Виктор Бойко.
О Викторе Бойко я узнал в декабре девяносто девятого, когда прочитал его книгу «Йога: скрытые аспекты практики». Среди разнообразной отечественной и переводной литературы по йоге, книга Виктора значительно выделялась качеством и тщательностью подхода. Чувствовался незаурядный опыт автора и глубина переживаний. У меня практически сразу же возникло желание встретиться, но как найти этого человека, я не знал.
В феврале двухтысячного года я собрался по делам в Москву, совсем не рассчитывая найти там Виктора Бойко. За день до отъезда мне позвонила моя знакомая — О. Звонит О. мне где-то раз в полгода и обычно по какому-то делу. А тут она позвонила как бы без повода, типа «как дела и т.п.» Зная, что О. недавно увлеклась йогой, я поинтересовался, как у нее успехи. О. ответила, что недавно была на одном очень интересном семинаре, где ведущий поразил ее своим мастерством и качеством преподавания. Это был человек из Москвы. Я наугад спросил: — «А это не Виктор Бойко?». — Оказалось, что он самый.
Так «случайно» узнал я адрес и через два дня в Москве встретился с Виктором…
Февраль 2000 г. Москва.
Виктор Бойко: С самого начала я учился и работал над собой очень последовательно. Это, наверное, одно из основных условий в любой практике. Ну, вот, к примеру, появилась книга Айенгара. Там все подробно расписано, — вперед! Но ты-то, предположим, согнуться не можешь, — что у тебя получится? До каких ты при этом «медитаций» дойдешь? Я для себя решал так: вот есть последовательность, соответственно, когда я с первым этапом досконально разберусь, только тогда пойду дальше. Пока не разберусь, дальше лезть не буду. И я стал разбираться. И если начал я заниматься примерно в семьдесят первом году, то где-то к восьмидесятому году, через девять лет скрупулезных последовательных усилий, я стал уже немного понимать, что я делаю.
Влад: Что в семидесятых годах могло послужить толчком к занятиям йогой? Об этом ведь толком то и не знал никто. Что послужило причиной для вас?
В.Б.: Очень просто. Толчком для меня была книга Ефремова «Лезвие бритвы». И еще был такой человек, с которым я долго общался: Катков Алексей Юрьевич. У меня на интернетовской страничке дается история развития йоги в России и о нем там тоже написано. Он, к сожалению, погиб в прошлом году. Он меня позвал на Кавказ, — я не смог, — у меня сын тогда приболел. А он там, на Кавказе погиб. Но Катков в моей жизни появился позже, а сначала — «Лезвие бритвы». И просто интерес. Такой сильный интерес, что мне интересно до сих пор, и чем дальше, тем сильнее. Причем, если вначале манило что-то таинственное: «страна йога» — «баобабы и пальмы», короче, экзотика, то потом все это сильно изменилось и характер интереса трансформировался. Когда идешь четверть века, оставляя клочья своей шкуры на колючках этой «страны», тогда все по-другому. Раньше это было имя страны, а теперь — страна имени. И выяснилась такая закономерность: вот, допустим, человек дышит, дышит каким-то одним способом, — эволюция так сделала, что дыхание таково. Но если изменять какие-то параметры дыхания, то оно станет иным, — режим дыхания сдвинется. И возникнет уже некое воздействие на всю систему, на всю жизнь. Это может быть лечебное воздействие или изменение сознания или еще какое-то специальное... Чем характерна классическая йога, — ее технология базируется на едином устройстве человеческого организма, которое за тысячи лет не изменилось. Вот на этой базе стоит классическая йога. Работа с телом и с сознанием идет параллельно. Если грамотно делать асаны, — ну, вот я, когда выполняю асаны, — я же выключаюсь полностью. В каждой асане идет работа с ощущениями, работа с сознанием, вообще очень много всего, — словами не описать…
Когда у меня уже что-то стало получаться, — это уже в восьмидесятых годах, случилось так, что ко мне стали приходить больные. И до сих пор. С чем я только не работал: болезнь Паркинсона, туберкулез, нейроинфекции, — то с чем медицина, фактически, не работает... Вот это — моя работа.
Я много лет был знаком с Василием Васильевичем Бродовым.
Помните, был такой фильм «Индийские йоги — кто они?». Это в конце пятидесятых в начале хрущевской «оттепели» в Индию отрядили людей, которые должны были отснять некий срез информации о культуре этой страны. В результате был отснят фильм об индийских йогах. В этом фильме Василий Васильевич Бродов выступает, читает текст. Так вот, Бродов меня году в восьмидесятом привел в клинику неврозов на Шаболовке, к профессору Чугунову. Йога была официально запрещена, но Чугунов сказал мне тогда, что некоторые высокопоставленные пациенты из ЦК и их родственники просили их этому обучать. А официально, для народа, йога была недоступна. Ну, были упрощенные подходы, например — Зубков, который принципы и смыслы не давал, — все это печаталось где-нибудь в «Технике-молодежи» и тому подобных изданиях, но было несерьезно.
С Василием Васильевичем Бродовым мы собирались создать центр йоги. Долго и серьезно готовились... Ведь, честно говоря, йога в Советском Союзе потерпела крах. По двум причинам. Первое, — это то, что почти весь Советский период был запрет, а то, что растет под запретом, как трава под жерновом, — все это искореживается и искажается. В результате возникло множество мифологических течений и направлений, где каждый истолковывал йогу, как хотел. Пример тому — Стаценко, организовавший Академию йоги. Я помню, какой он был в семьдесят восьмом году, и вижу, во что он превратился сейчас. Сейчас это — совершенно безумный старик. И йога в его «трактовке» искажена принципиально... И второе: когда, наконец, йога Айенгара после первой конференции попала к нам, в Россию,
Ведь кто организовывал конференцию — Госкомспорт. Первое выступление было председателя Госкомспорта Русака, где он, фактически, расставил все акценты. Госкомспорт должен был поставить все это под контроль (тогда как раз разрешили все сразу: йогу, карате, у-шу и тому подобное) и держать в своих руках. А люди оттуда, да и вообще люди из большого спорта, они не могли впитать самую основу йоги, которая полностью противоречила основным установкам, принятым в спорте. Таким установкам, как достижение видимых результатов, преодоления, усилия, стремления к совершенству форм (оставляя в тени главное — содержание)...
Потом возникли уже наши ребята — реформаторы. Возник город Киев и такие молодые энергичные люди (сейчас они уже «гуру международного масштаба») как Андрей Сидерский и Андрей Лапа. Они были спортсменами — пловцами. Я с ними познакомился в восемьдесят девятом году на той же конференции, но с тех пор, наблюдаю за ними уже десять лет. Они шли путем экстремума, — решили, что главное, — это развитие гибкости во что бы то ни стало. Будучи экспериментаторами и талантливыми ребятами, они обнаружили несколько механизмов, как развивать гибкость: различные методы с задержками дыхания, перегревом, бандхами и тому подобное. И так оно у них пошло. Ну, Андрей Сидерский хоть в последнее время поумнел, — теперь он говорит, что то, что они делают, — это не йога, а Дхара Садхана. И они потихоньку сдвигаются, поскольку все насквозь травмированы. Ну, у Сидерского дела получше благодаря феноменальным природным данным, а Лапа, — тот уже и гнуться почти не может, у него выскакивают межпозвоночные диски и связки он себе порвал... Я, три года назад, при последней встрече с ними в Крыму достаточно резко высказался в адрес того, что они делают, привел данные из «Биомеханики» по Бернштейну и доказал им, что их путь приведет только к саморазрушению. Многие люди из их системы обращаются ко мне в очень нехорошем, как правило, состоянии, и мне приходится их ремонтировать и восстанавливать. А вокруг них твориться Бог знает что, а именно — мистификация и мифологизация сознания людей. Андрей Сидерский, как я понимаю, претендует на статус типа «дона Хуана», так что, вокруг возникла совершенно сбитая с толку тусовка.
Все эти образы Учителей — они, как деньги. Если они не меняют человека, — то это нормальный человек.
В: Что значит меняют человека?
В.Б.: Человек остается самим собой. Он не заносится, что у него появились деньги, что он может и знает то, чего не могут и не знают другие.
В: Задавая предыдущий вопрос, я имел в виду, что под влиянием общения с Учителем и под влиянием Практики у человека неизбежно меняется система ценностей, характер, да, хотя бы, такие параметры, как состояние физического тела, темпоритмы…
В.Б.: Это само собой. Я не о том, — я говорю об отношении людей к тому, что у них появилось. Ты идешь по тропинке своего собственного совершенства. То, чему ты научился, то, к чему ты пришел, может быть для другого абсолютно неважно и неинтересно.
Сейчас я вижу свою задачу в том, чтобы давать людям неискаженную информацию по классической йоге, по ее исконным основам…
В: Что для вас йога?
В.Б.: Для меня это жизнь. Уже много лет йога — это та точка опоры внутри меня, которая ни от чего не зависит. С помощью практики йоги я поддерживаю то качество жизни, которое мне нужно.
Обычно у человека в жизни возникает множество проблем. Иногда последовательно — одна за другой, иногда они обрушиваются лавиной сразу все... И есть много достаточно эффективных методов и способов решения той или иной проблемы в отдельности. Но когда ты практикуешь йогу — разрешается и отпадает сразу все…
Сейчас люди, которым я даю информацию, живут в самых разных местах: Иркутск, Кустанай, Севастополь, Мозырь, Ярославль, Смоленск, Петербург, Рига, даже Калифорния... Люди пользуются этой информацией не один год. И вот, в среднем, через несколько лет, при грамотном использовании этой информации, каждый получает от классической йоги именно то, что ему надо. Информация единая, она передается в неизменном виде уже тысячи лет, но каждый получает свое.
К сожалению, в разные времена было множество искажений и ответвлений от классики, потому что были всегда ретивые ребята, типа Сидерского. И классика подзабылась, подзатерлась, на ее место стали подсовывать всевозможные суррогаты. Кстати, на третьей конференции по йоге, которая проходила прошлым летом здесь в Москве в Доме культуры АЗЛК, секретарь Айенгара — Биреа сказал, что если бы Патанджали был жив, то он бы не узнал то, что когда-то описал в «Йога-сутре».
В: И все-таки, йога — это только ли оздоровление и решение каких-то проблем?
В.Б.: Нет, конечно же. Йога в более широком смысле... Как бы это выразить... Когда человек находится в состоянии глубокого расслабления, — по сути, — глубокого сна, — тем не менее, не теряя контакта с реальностью, с тем, что происходит вокруг. То есть, сознание может опуститься чуть ли не до дна психики, до самых невыразимых ее основ, и все слои психики связываются воедино, — возникает полная целостность личности, тела, психики. И соединенность со всей реальностью мира. Связь всех уровней психики между собой и с миром — совершенный способ коммуникации, это и есть йога. Это — искусство коммуникации. Когда ты переживаешь разные состояния, ты постигаешь всем своим существом, что ты един со всем миром. Это и есть йога.
В: Насколько я понял из вашей книги , для вас сознание является все же продуктом высокоорганизованной материи. Это так?
В.Б.: Сознание — это ее частный случай, скажем так. Почему именно такой? — Это большой вопрос. Может быть, это просто насмешка природы.
В: А вот что, все-таки, остается, когда исчезают телесные ощущения, исчезают эмоции, мысли, образы и остается некое чистое созерцание? Что это такое? Имеет ли и оно какой-то материальный носитель?
В.Б.: Понимаете, что получается, — есть четыре стадии состояния самадхи. Так вот, — они сродни тому, как если бы ламповый приемник стал бы слушать работу своих ламп.
В: Так кто же все-таки слушает?
В.Б.: Ну, относительно этого самого «я — свидетеля» можно сказать так: вот есть два сообщающихся сосуда, — один из них мензурка, а другой это море. Это соотношение психики и сознания. Метафора сообщающихся сосудов для них применима. Так вот, если я хочу установить коммуникацию, мне нужно сделать так, чтобы не мешало тело. Далее, мне нужно отстроиться от восприятия, — от органов чувств. Потом необходимо отстроиться от собственно работы сознания. И когда тонус сознания понижен, — остается как бы вакуум: возвращаясь к метафоре сообщающихся сосудов, — сосуд сознания становится пустым. Там почти ничего нет. Но абсолютного вакуума не существует. Какие-то отдельные молекулы в нашем сосуде сознания все же останутся. Это почти ничто, но в то же время, это та минимально необходимая частичка, которая по принципу голографического устройства мира содержит в себе ВСЕ. Разрешающая способность сознания не позволяет эту частичку осознать — возникает ощущение абсолютной пустоты, абсолютного вакуума. Этой неразличимой, как объект, но все же существующей точке, — точке наблюдателя начинает предъявляться содержание психики: сначала ее более активные слои, потом более глубокие, вплоть до архитипических. Эта точка — абсолютно незаинтересованный свидетель…
В: Метафора понятна. Но вопрос остается, — имеет ли эта точка свидетеля какой-то материальный носитель или это уже никак не описывается в материальном мире?
В.Б.: Единственное, что я могу ответить, — здесь мы подходим к ситуации, для которой подобрать какой-то вербальный эквивалент нельзя. Словами это невыразимо... В опыте это переживается так, что это созерцание держится на каком-то мерцающем носителе, там переживается некая прецессия, своеобразное мерцание: нет такого, чтобы это было четким осознанием, оно в неком, непонятно в каком темпе пульсирует: ты-то почти ничего не чувствуешь, не видишь, не понимаешь, не запоминаешь, или совсем ничего. То почти ничего, то совсем ничего... Какой-то такой пунктир.
В: Но сам-то этот свидетель, что это?
В.Б.: Это непонятно. Это похоже на форму, в которой что-то выплавляют. Выплавили чугунную болванку, выкинули ее, а форма осталась.
В: Откуда она?
В.Б.: Опять метафора: есть кристалл. У кристалла есть ось. Но она виртуальна. В природе ее нет, но молекулы кристалла располагаются так, как если бы она была. Вот это «как если бы» — это оно и есть. Эта «ось» — структура человеческого «я». Вокруг нее все выстраивается.
В: Тогда получается парадоксальный вывод: весь материальный мир строится вокруг виртуальной, то есть, по сути, нематериальной оси.
В.Б.: Вы знаете, здесь выводы амбивалентны. Может быть и так и этак. Здесь мы вольны уже выбирать картину мира. И что правильнее — это принципиально невозможно решить.
В: И все же: придерживаетесь ли вы жесткого материалистического мировоззрения? Или не придерживаетесь? Когда я прочитал вашу книгу, у меня сложилось впечатление о вас, как о материалисте. Так ли это?
В.Б.: В общем — да. Сама технология такова, что мы можем пережить все, что угодно. Что захотим, то и переживем.
Если мы, к примеру, пользуемся, для вызывания тех или иных переживаний препаратами, типа ЛСД, то, зачастую, получаем структуру переживаний и образов, не имеющих аналогов среди нормальных человеческих переживаний. В йоге этого нет, потому что мы не нарушаем естественный ход процессов, мы не лезем в биохимию. Мы все организмические процессы минимизируем до предела. Ну, вот, как дыхание, например, — среди людей, которые у меня обучались, есть семья, — теперь у них и ребенок занимается. Так вот — он может дышать в ритме одно дыхание за три минуты. То есть, человек лежит и он как бы не дышит: если не предупредить, то люди, наблюдающие за этим, пугаются. Ничего не видно — сколько не смотри, — такого медленного дыхательного движения ты не увидишь. Вот так вот в йоге минимизируются организмические процессы, через глубокую релаксацию.
Получается очень интересная вещь, которая касается и йоги тоже, — как говорил Мераб Мамардашвили, — «если мы к чему-то приходим, мы узнаем всегда то, что уже знали когда-то другие». А почему, — мы детерминированные устройства. Устройство человека одно и то же. Различия, конечно, есть, но в основе у всех одно и то же. И классическая йога к этой основе человека подводит. А все эти новомодные течения, техники, — они не выведут нас на эту глубинную основу. Тогда встает вопрос: зачем они? Йога — это управление естественными процессами: мы можем создавать условия для того, чтобы они смещались сами. Это — управление спонтанностью, выход на спонтанность. Воля не имеет к этому никакого отношения. Есть вещи, которые мы не можем взять волей. Если мы хотим, например, из одной исходной точки попасть в другую, то волевым усилием это не всегда удастся сделать. Но если мы создадим соответствующие условия, то процессы в организме сами «поползут» и когда-то мы окажемся в этой точке. Но сами по себе! Это происходит очень и очень медленно. Как пример с дыханием: нужно создать условия и без насилия ожидать: когда-нибудь мы придем, например, к ритму, как у того ребенка — одно дыхание в три минуты. Но если пытаться делать это силой — можно сдохнуть. И так во всем, — вот это йога!
В: Опять же, если возвратиться к вашей книге. На мой взгляд, там есть некое ограничение. Вот вы пишете: есть утренняя практика, вечерняя практика, а между ними — обычная жизнь.
В.Б.: Да, это принципиально.
В: То есть, грубо говоря, — самадхи возможно переживать только на коврике. И вот этого самого «я-свидетеля» по-вашему, в обычную жизнь не «перетащить»?
В.Б.: Я думаю, что и не надо. Дело вот в чем: мы не можем жить в заказанном режиме. Больше того, — я работал с людьми. Которые гиперчувствительны. Вообще, когда ты занимаешься йогой — чувствительность растет. И если «протаскивать» в обычную жизнь то восприятие, которое возникает на коврике, то бывает так, что человеку становится очень плохо. Так что когда у меня практика закончилась, я выхожу в эту жизнь в состоянии, которое для этой жизни является наиболее подходящим. Когда возникает ситуация, где мне нужно какими-то состояниями воспользоваться, — я ими пользуюсь, но так просто — это не нужно. Или, допустим, когда я работаю с литературой, с людьми... Вот, например, семинар, человек на сто. И мне нужно, чтобы люди были максимально восприимчивы. Для этого я должен себя привести себя в столь энергичное состояние, настолько подключить эмоции, чтобы это достало до всех. У некоторых, тех, которые находятся в первых рядах, начинает болеть голова, — они не выдерживают этого потенциала. Это все регулируется далее, регулируется само, по мене установления все более глубокой коммуникации с группой.
В: Я имел в виду несколько иное. Того самого «я — свидетеля», о котором мы говорили чуть раньше. Так вот, выходя, после утренней или вечерней практики с коврика, вы его «теряете»?
В.Б.: Я его «сворачиваю». Режимы меняются совершенно четко. Эти режимы нельзя путать. Метафора здесь будет такая: вот вы хотите накачать силу и тренируетесь с гирей. Вот вы дома потренировались, а потом пошли куда-то, — едете в троллейбусе, в метро, — и все с гирей. Это, примерно, то же самое. Вы сделали что-то, но благодаря этому, что-то в вас изменилось. И эти способности, эти измененные состояния — они уже с вами в потенциальном, свернутом виде, где бы вы ни были. Происходит что-то, где необходимо чем-то воспользоваться: начальник на вас кричит, жена достала и тому подобное, — вы тогда и пользуетесь необходимым, уже заранее наработанным режимом.
В: То есть, есть некоторая дискретность…
В.Б.: Да. Шаг одной ногой, затем шаг другой... Эти режимы (режим практики и режим обычной жизни) являются взаимоподдерживающими. И только тогда возможен какой-то прогресс. Что такое самосовершенствование? — Это когда совершенствование происходит само по себе, а я просто создаю для этого условия. И когда идет этот дискретный процесс, то что происходит? — Я на коврике что-то сделал, — с моей структурой что-то изменилось, но когда я встал с коврика, — я уже чуть-чуть другой, чем до занятия. Я в этом состоянии могу обеспечить еще лучшие условия себе в обычной жизни, но в еще лучшем состоянии прийти к следующей практике. Поднялся немного здесь, — затем поднялся немного и там, но постепенно на горизонте появляются те смыслы, которых раньше не было. Вот так и работает эта взаимоподдерживающая структура практики и обычной жизни. Но эти режимы, повторяю, не смешиваются.
В: Если брать тогда такого рода переживания, которые я бы назвал не эмоциональными, а смысловыми, что ли... Они отличаются необычайной глубиной, при неярком эмоциональном оформлении. Некое внутреннее знание, постижение, в котором все сразу не ментально, а как-то иначе ясно, — ясно настолько, что не возникает вопросов... Состояния, в которых нет двойственности... Так они тоже для вас возможны только на коврике?
В.Б.: Мы не об этом говорим. Когда я достаточно долго уже прозанимался, то начали появляться какие-то «прострелы» во время практики, — в виде ответов на вопросы, которых не задаешь и тому подобные. В обычной жизни я делаю обычно так: если есть какой-то вопрос, — его можно решить по-разному. Его можно решить логикой. Если логикой он не берется, то я этот вопрос формулирую, а потом забываю. В пределах недели я получаю ответ. Это может случиться где угодно, — в метро сел, расслабился, — пришло!
В: В связи с этим расскажу вам такую забавную историю. Я приехал сюда, в Москву, чтобы встретиться с несколькими людьми. Перед отъездом я почти со всеми из них договорился о встрече по телефону. С вами я очень хотел встретиться уже давно, но никаких координат не знал. Мало того, те люди, которых я спрашивал, тоже ничего не могли ответить. Я почти отчаялся и приготовился к тому, что встречу с вами придется отложить, пока я не выясню, как вас найти. И что же? В последний вечер перед отъездом мне звонит одна моя старая знакомая. Звонит с каким-то пустяковым вопросом. Она не звонила мне уже больше года, да и вопрос, с которым она обратилась, был настолько пустяковым, что я удивился, — зачем же она звонит? Очевидно было, что она сама не понимала, почему набрала мой номер. И тогда я ее спрашиваю: — «А не слышала ли ты о таком Викторе Бойко?», — «Да, — говорит, — слышала», — «А может быть, ты и координаты его знаешь?», — и она дает мне ваш телефон. То есть она, фактически, позвонила мне для того, чтобы передать ваш телефон, сама того не зная. Другого смысла в ее звонке не было. А мне было очень нужно!
В.Б.: Нормально. Совершенно верно, — так все и сцепляется. Когда практикующему человеку что-то действительно нужно — оно появляется. Это не относится к каким-то личностным желаниям, с ними такое не проходит. Но появляется именно то, что необходимо, в чем есть глубокая, сущностная потребность.
В: Мне важно еще, чтобы прозвучала ваша позиция относительно расслабленности и здоровья. Это важно для меня потому, что многие из героев первого тома шли на прорыв, — они прорывались к чему-то, но отнюдь не расслабленно, при этом многое теряя, в том числе и здоровье... И у многих ищущих людей сейчас уже даже сформирован некий образ Пути, как непрерывного напряжения и преодоления.
В.Б.: Сейчас я расскажу, в чем тут причина. Когда я был в Калифорнии, я познакомился там с несколькими социологами. Там вообще мощный очаг, центр социологических, да и многих других исследований. И они наблюдали наших эмигрантов второй и третьей волны. Выяснилось следующее: если взять коренного американца и поставить его в ситуацию жесткого и неожиданного конфликта, то американец пытается до последнего момента договориться, чтобы избежать любых резких последствий. Если ему это удается, — он чувствует себя великолепно. Наши люди в тех же условиях стараются любой ценой подавить оппонента. Любой ценой. И если подавят, тогда чувствуют себя хорошо. Это, конечно, статистика, есть исключения с обеих сторон, но все же... Так вот эта «программа» работает у русского человека в самых разных ситуациях и при решении различных задач.
Лично у меня не было особых проблем с силой, но даже уже к армии я подготовил себя как следует: правой рукой отжимал сто двадцать килограмм, левой — восемьдесят. А это все оказалось ненужным. Эти мышцы потом пришлось растягивать, — это была страшная и длительная работа потом…
И когда я начинал заниматься йогой, — я ведь тоже начинал через усилие, через напряжение. И только по прошествии нескольких лет до меня стало доходить, что это не только не обязательно, но именно это и есть основное препятствие... А как это произошло? — Я тщательно изучил те работы по расслаблению, которые тогда были доступны: «Аутогенную тренировку» Шульца, «Самогипноз» профессора Ромэна из Алма-Аты и еще то, что было... Я стал с этим разбираться, пробовать. И когда у меня впервые получилось глубоко расслабиться, я понял, что тело начинает само «течь» в форму асаны. И доходит до таких пределов, куда никакой силой не согнешься. Наоборот, тебя тормозит само усилие, если ты пытаешься его предпринять. И ниточка этого понимания стала разматываться, приводя меня к тому взгляду на йогу, который у меня есть сейчас и который, кстати, полностью соответствует древнему, классическому пониманию йоги, совершенно позабытому и вытесненному в многочисленных ответвлениях — и старых, но тем более, новомодных. Когда в девяносто первом году мы добрались до сундука с книгами индийского посольства в Москве и Вашман Кумар выдал нам лучшие книги Бихарской Школы йоги, я прочитал буквально свои выводы, написанные почти теми же словами.
Все, что я делаю, происходит без нажима, я делаю это, как факт. Если человек куда-то спешит, то сама ситуация спешки настолько сужает поле зрения, что человек начинает совершать кучу мелких ошибок, что его еще больше задерживает. Когда спешки нет — все идет по-другому и у человека расслабленного есть реальный шанс успеть. Релаксация — вообще центральный момент в практике. Свами Сатьянанда, например, четко пишет, что европейцы настолько не понимают принцип релаксации, что тот уровень, который нужен, для того, чтобы возникли измененные состояния сознания, для них является аномально сильным.
У нас существует некий культ усилия, культура усилия, поэтому даже в йоге большинство идут напролом, через напряжение, через силу... Я думаю, что то основное, что нужно сейчас подавляющему большинству наших людей, — это покой. Покой... А покой, это и есть, собственно, расслабление, снятие ненужных усилий... Это может дать йога.
В: Существуют же, кроме йоги, и другие варианты духовного Пути. Это и суфизм, и дзен, и многое другое., но например, некоторые последователи Гурджиева, многие из тех, с кем я встречался, работают достаточно жестко. О расслаблении там говорить не всегда приходится. Многие работают на принципах ситуационных практик, когда человек ставится в ситуацию кризиса, в ситуацию сущностного выбора между двумя или несколькими ценностями. В этих случаях с человека снимается всякая шелуха и проявляется главное. Несмотря на жесткость таких Путей, люди, которых я видел, очень эффективны и глубоки. Я встречал людей, достигших реализации подобным образом.
В.Б.: В концлагере с человека тоже быстро шелуха снимается.
В: То, о чем я говорю, отличается от концлагеря, — человек идет на это совершенно осознанно и трезво.
В.Б.: Но далеко не каждый может подобную практику выдержать. Поэтому, чем хороша, с моей точки зрения, классическая йога? Мы не говорим сейчас о духовности, мы говорим только о том, что подход классической йоги, — совершение действия недействием, — естественный Путь, — такой подход может помочь любому человеку решить тот уровень задач, который ему нужен, начиная от оздоровления и до духовной реализации.
Вообще, я избегаю слова «духовность». Оно слишком затаскано. Как говорил Мераб Мамардашвили, — духовность локализовать нельзя, — она либо есть в человеке, либо ее нет. Возвращаясь к йоге: традиционная йогическая практика позволяет в человеке проявиться многим вещам естественно. Когда идет регенерация, восстановление организма, то устраняются перекосы и дисбаланс. А перекосы и дисбаланс — это то, что вызывает неадекватные реакции, отрицательные эмоции. Возрастает терпимость, понимание того, что в этом мире никто никому ничего не должен, что ты сам ответственен за свою жизнь. Это все вещи, которые расположены уже очень близко к тому, что можно было бы назвать духовностью. Я встречал людей, которые были практиками, в том числе и практиками йоги и достигали большой силы, но при этом духовности в них не было. Я считаю, что таким человеком был и Гурджиев. Это был человек силы.
В: Разве нельзя сказать, что это был человек, в высшей степени взрослый, ответственный, безупречный…
В.Б.: Я не согласен. Я считаю, что он экспериментировал над собой и над людьми, и он не избежал одной ключевой ошибки. Эта ошибка заключается в том, что он зачастую пытался достигать своих целей за чужой счет. Это мне совершенно не импонирует. Хотя, безусловно, он был человеком огромной силы, — это факт. У него было внутреннее равновесие, безусловно, — устойчивое равновесие.
Так же, к примеру, когда смотришь на учителей Школы Айенгара, — я недавно общался с парнем, который приехал из Франции с одного из их семинаров, — у них ведь идет сумасшедшая нагрузка. Под воздействием непрерывной жесткой практики перегрузка достигает таких степеней, что боль исчезает, но действительно возникает ощущение огромной внутренней силы. Они очень жесткие технари, очень сильные люди. Но радости в них не видно, не ощущается никакой радости. А для меня признаком истинности того, что практика идет в нужную сторону, всегда была радость, — не эйфория, а очень тонкая радость.
В: Тот подход в йоге, который практикуете и передаете вы, приводит ли он к естественному проявлению таких качеств, как взрослость, ответственность, открытость, спонтанность?
В.Б.: Приводит. Я приведу пример срабатывания одного механизма. Когда наши войска в восьмидесятом году вошли в Афганистан, то в первый период были очень большие потери, даже среди подразделений спецназа. Там ведь совсем другие условия — горы, а наши люди привыкли к равнинам. Но через некоторое время наше командование смекнуло, что можно сделать в этой ситуации. В Термезе, в лагере подготовки бойцов, для Афганистана стали применять такую технологию. Ребятам выдали пятидесятикилограммовые мешки с песком. И вот они с этими мешками не расставались, даже в сортир ходили. И так два месяца. И приводило это к тому, что когда мешки эти у них отобрали, они стали скакать по горам так, что ни один душман не догонит. Это многих укрепило и спасло. В йоге действуют механизмы родственные этому. Хотя тут нет предельных нагрузок, а наоборот, все время идет релаксация, но месяц за месяцем, год за годом, — это закаливает и «обжигает» как огонь. Человек остается человеком, но становится очень крепким. Он становится, как бронированное стекло. Есть стекло обычное, оно хрупкое, а есть стекло бронированное. Это придает фундаментальность качествам личности, основательность, зрелость. Все сопли, весь «жмых» выдавливается при такой закалке и остается суть. Вот это — йога. Это путь тех, кто занимается всерьез, кто все поставил на эту карту…
В: Знаете ли вы людей, которые действительно все поставили на эту карту? Тех, для кого йога, это не просто гимнастика, оздоровление, поддержание себя в некой форме…
В.Б.: Это единицы. Я думаю, что людей, наподобие меня можно назвать таким словом, — помните, как у Стругацких, — сталкер. Таких не может быть много.
В: Как случилось, что для вас это стало именно так?
В.Б.: Это случай. Вначале мне стало просто интересно. Но был еще один штрих. После того, как я прочитал «Лезвие бритвы» Ефремова, я для себя решил так, что, когда я отслужу в армии, то займусь йогой, — найду литературу, людей... Я так и сделал. И вот мы стали заниматься, — нас тогда было трое. Занимались упорно, но ничего не получалось, потому что то, что было описано у Айенгара, это бессмыслица: «возьми ногу и заложи ее за голову…». Это было невозможно осуществить. Я добросовестно пытался. Но мало у кого хватит терпения годами делать то, что систематически не получается. Потом уже я сделал из своего опыта вывод, что сила воли, это способность длительное время что-то делать без видимых результатов. И меня спасло то, что я безответно влюбился. А состояние безответной влюбленности становится со временем отрицательным. Оно начинает доставать, сжигать тебя. А когда я занимался практикой йоги — становилось легче. Благодаря этому я смог удержаться в йоге до тех пор, пока не стал понимать, что к чему... Интерес-то был, а вот удержаться помог именно случай. Учителей-то, собственно говоря, не было. Ну, был один друг, который занимался в центре геронтологии и рассказывал какие-то базовые вещи и предостерегал от форсирования событий, особенно, что касается медитации.
Существует огромное количество отрицательных примеров, когда люди, пытались самостоятельно заниматься йогой, медитацией и тому подобными вещами. Люди теряли работу, семьи, здоровье, сходили с ума, кончали жизнь самоубийством... У меня был знакомый, начальник крупного Треста в Крыму. Это был очень увлеченный человек. Если он чем-нибудь начинал заниматься, то это было фундаментально. Он увлекся йогой. Стал заниматься по перепечаткам. Начал заниматься медитацией. Потерял семью, работу. Квартира у него была специально приспособлена для медитаций. Короче, он потом повесился в этой квартире…
Я часто встречался с такими случаями: человек увлечется йогой и начинает замечать, что окружающие условия ему мешают в его занятиях. Работа — мешает, семья — мешает. Человек бросает все это и обретает свободу. А потом выясняется, что эта свобода-то ему не нужна. Она не для чего. Зачем тебе эта свобода? Ее слишком много. Ты же подавишься ею...
Лично я десятилетиями упорно занимался йогой, но ничего не бросал.
В: У вас все протекало гладко или были препятствия?
В.Б.: Препятствий было полно. У меня такой характер и так сложился Путь, что я никогда ни от чего не уклонялся. В работе, в каких-то обязанностях... Никогда. Занимался я только за счет своего личного времени. Я лучше иногда недосплю, не поем, чтобы заниматься, но никогда не менял ход внешней жизни. Все, что мне удалось понять и к чему удалось прийти, случилось вопреки всему. Потому что условий для занятий почти никогда не было. Например, когда мы работали в начале семидесятых в стройотряде, ситуация была такая: рабочий день начинался в половину седьмого, а заканчивался в девять вечера. И это все на солнцепеке, — дело было в Крыму. А работа была по укладке камней. Каждые двадцать секунд я поднимаю камень и передаю его вверх... Я специально как-то подсчитал: были дни, когда я поднимал по шестьдесят тонн камня. После этого ребята шли на ужин, а я шел заниматься йогой. Мешало все, но ничего не могло помешать. Я не пропускал ни дня. Даже был случай, когда я стоял на краю волнореза, а сзади шел какой-то рабочий и он поскользнулся, покатился на меня и сбил с ног. Я ударился лицом о бетонную балку. Все разбито, отовсюду хлещет кровь... Но на следующий день я снова занимался йогой. Голова раскалывалась, но я просто решил, что не буду определенные асаны делать, но основную практику выполнил.
В: А вот идея продвижения через расслабление появилась у вас почти сразу?
В.Б.: Нет. «Покувыркался» я через усилия лет восемь и только к концу семидесятых понял, как надо двигаться дальше.
В: Сейчас вы считаете свой подход какой-то завершенной, целостной системой?
В.Б.: Это не система. Скорее, можно сказать так: сейчас мне полностью понятно то, что в «Йога-сутре» писал Патанджали. Другое дело, что нужно было очень долгое время весь этот алгоритм разжевывать и переваривать.
В: Каково ваше мнение о темпах продвижения в Практике? Возможно ли где-то, в чем-то пройти быстрее?
В.Б.: Когда я работал в Центральном Конструкторском Бюро, мы проектировали уникальные здания: Театры, Цирки, Филармонии... Работа была достаточно сложная: архитекторы дают какую-нибудь «сказку», а нам нужно все конкретно рассчитать; часто мы им говорили: — «Ребята, это бред! Вы переделайте, потому что стоять это не будет!» И была у нас такая поговорка: «Никто не скажет, что мы сделали быстро, но все скажут, что мы сделали плохо». Так вот: существует естественный путь, и принцип движения по нему похож на принцип рычага, — ты можешь ускориться, но тогда возрастет цена. И растет риск. Чем больше скорость, тем больше и риск. Можно получить самадхи как: вот я возьму кирпич и кому-нибудь дам по башке. Таким путем сто тысяч человек я убью, а сто тысяч первый получит самадхи. Это будет очень быстро для него, почти мгновенно. Но я сторонник того, чтобы естественный путь был эволюционным, чтобы у каждого была своя ск
|
Главная 
