6 ноября 1948 года Мариан Згода сообщил под присягой о своих тогдашних
впечатлениях следователю мюнхенского суда следующее: "Так как мне хотелось
узнать, что все это значит, я все-таки выбрался из помещения через
вентиляционный люк и оказался во дворе крематория. Это было приблизительно
в 8 часов вечера. Я спрятался за кучей шлака. Там я находился до 12 часов
ночи и видел, как в помещение крематория зашли один за другим следующие
лица. Сообщаю их имена в том порядке, как они входили в помещение: Отто,
Густ, Хофшульте, Варнштедт, Штоппе*. Шмидт, Шидлауски и Бергер.
Все эти люди находились в канцелярии крематория, откуда они частенько
выходили, чтобы посмотреть, не пришла ли машина, и было по всему видно,
что они кого-то ждут. Несколько раз раздавались телефонные звонки. В 0
часов 10 минут (наступило 18 августа.
- А.Л.) оба начальника команды - Варнштедт и Штоппе вышли из крематория и
открыли ворота во дворе, чтобы впустить большой легковой автомобиль. Из
автомобиля вышли три человека, одетые в штатское, из которых двое явно
охраняли третьего, шедшего в середине. Я мог видеть этого человека только
сзади. Он был высокого роста, широкоплечий, с лысиной. Это я заметил,
поскольку он был без шляпы. Из крематория в это время вышли Бергер, Отто,
Штоппе и Хофшульте. Они встали по обеим сторонам перед входом в
крематорий. Сопровождавшие Тельмана лица в штатском пропустили
заключенного вперед. В тот момент, когда заключенный прошел мимо четырех
эсэсовцев, выстроившихся шпалерами, и вошел в крематорий, вслед ему
раздались три выстрела. Эсэсовцы, стоявшие на улице, и двое мужчин в
гражданской одежде вошли в крематорий и закрыли за собой дверь. Минуты
через три в крематории раздался четвертый выстрел. Совершенно очевидно,
что это был выстрел, которым обычно добивают.
Через 20 или 25 минут Хофшульте и Отто вышли из крематория, другие
присоединились к ним через несколько минут. Я слышал, как Хофшульте сказал
Отто: "Ты знаешь, кто это был?" Отто ответил, что это был вождь
коммунистов Тельман.
Чтобы не оставлять следов, эсэсовцы собственноручно сожгли тело Тельмана
прямо в одежде. Через три недели они объявили, что Тельман погиб во время
воздушного налета, когда на концлагерь Бухенвальд попали фугасные бомбы.
Однако это сообщение было почти тут же опровергнуто англичанами, так как в
указанный нацистами день гибели Тельмана (28 августа) вблизи Бухенвальда
- не было ни одного самолета союзников.
* Згода с ошибкой называет Штоббе.
ТИБЕРИЙ Клавдий Нерон (42 до н.э. - 37 н.э.) - римский император.
Последние годы жизни был нелюдимым и подозрительным, покинул Рим и жил на
Капри. Там он и умер. "Некоторые полагают, - пишет Светоний о причине его
смерти, - что Гай (Калигула, который стал следующим императором. - А.Л.)
подложил ему медленный разрушительный ад; другие - что после приступа
простой лихорадки он попросил есть, а ему не дали; третьи - что его
задушили подушкой, когда он вдруг очнулся и, увидев, что вовремя обморока
у него сняли перстень, потребовал его обратно. Сенека пишет, что он,
чувствуя приближение конца, сам снял свой перстень, как будто хотел его
кому-то передать, подержал его немного, потом снова надел на палец и,
стиснув руку, долго лежал неподвижно. Потом вдруг он кликнул слуг, но не
получил ответа; тогда он встал, но возле самой постели силы его оставили и
он рухнул. Произошло это на Лукулловой вилле 16 марта 37 г.
ТИТ Флавий Веспасиан (39-81) - римский император, старший сын императора
Веспасиана. Тит умер от лихорадки 13 сентября 81 г. "Среди всех этих забот
застигла его смерть, поразив своим ударом не столько его, сколько все
человечество. По окончании представлений (гладиаторов. - А.Л.), на которых
под конец он плакал горько и не таясь, он отправился в свое сабинское имение. Был он мрачен, так как при жертвоприношении животное у него
вырвалось, а с ясного неба грянул гром. На первой же стоянке он
почувствовал горячку. Дальше его понесли в носилках; раздвинув занавески,
он взглянул на небо и горько стал жаловаться, что лишается жизни невинно:
ему не в чем упрекнуть себя, кроме, разве, одного поступка.
Что это был за поступок, он не сказал, и догадаться об этом нелегко.
Некоторые думают, что он вспомнил любовную связь с женой своего брата; но
Домиция клялась торжественной клятвой, что этого не было, а она бы не
стала отрицать, если бы что-нибудь было: она хвалилась бы этим, как готова
была хвастаться любым своим распутством.
Скончался он на той же вилле, что и отец, в сентябрьские иды, на сорок
втором году жизни, спустя два года, два месяца и двадцать дней после того,
как он наследовал отцу. Когда об этом стало известно, весь народ о нем
плакал, как о родном, а сенат сбежался к курии, не дожидаясь эдикта, и
перед закрытыми, а потом и за открытыми дверями воздал умершему такие
благодарности и такие хвалы, каких не приносил ему даже при жизни и в его
присутстВИИ.
Некоторые историки (например, Дион) считают, что Тита отравил его брат
Домициан и поступок, о котором жалел перед смертью Тит (вернее, он жалел о
несовершении этого поступка) - то, что он не приказал казнить брата и
оставил императорский трон такому
злодею.
ТОЛСТОЙ Лев Николаевич (1828-1909) - русский писатель. В книгах Толстого
мы встречаем огромное количество детальных описаний смертей: князь Андрей,
Анна Каренина, мужик, барыня и дерево, и так далее. Герой его рассказа
"Записки сумасшедшего" размышляет с поразительной тоскою : "Ничего нет в
жизни, есть только смерть, а ее не должно быть".
Конечно, не должно, и все-таки она (смерть) наступила и для Толстого. Иван
Бунин посвятил этой смерти целую книгу "Освобождение Толстого".
Разумеется, речь в книге идет не только (и не столько) о самой физической
кончине Толстого; гораздо больше - о философии великого писателя, о его
отношении к смерти, о его поисках смысла бытия.
Ну а физическое освобождение Толстого от пут земного, плотского
существования происходило так: 28 октября 1909 г., устав от внутрисемейных
раздоров, он тайком от большинства родных (прежде всего, от жены Софьи
Андреевны) бежал из своего имения в Ясной Поляне. С ним была дочь
Александра Львовна. 1 ноября она телеграфировала секретарю Толстого
Черткову: "Вчера слезли Ас-тапово, сильный жар, забытье, утром температура
нормальная, теперь снова озноб. Ехать немыслимо".
Этим утром, лежа в постели. Толстой продиктовал дочери в записную книжку
следующее: "Бог есть неограниченное Все, человек есть только ограниченное
проявление Бога" и спустя некотрое время велел добавить: "Или еще лучше
так: Бог есть то неограниченное Все, чего человек сознает себя
ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть
проявление его в веществе, времени и пространстве. Чем больше проявление
Бога в человеке (жизнь) соединяется с проявлением (жизнями) других
существ, тем больше он существует. Соединение этой своей жизни с жизнями
других существ совершается любовью..."
"Через некоторое время, - описывает дальнейшее Бунин, - он снова позвал ее
(дочь. - А.Л.):
- Теперь я хочу написать Тане и Сереже.
Несколько раз он должен был прекращать диктовать из-за подступивших к
горлу слез, и минутами она едва могла расслышать его тихий, тихий голос:
"Милые мои дети, Таня и Сережа!
Надеюсь, что вы не попрекнете меня за то, что я не призвал вас. Призвание
вас одних без мама было бы великим огорчением для нее, а также и для других братьев. Вы оба поймете, что Чертков, которого я призвал, находится
в исключительном положении по отношению ко мне.
Он посвятил свою жизнь на служение тому делу, которому я служил последние
сорок лет моей жизни. Дело это не столько мне дорого, сколько я признаю -
ошибаюсь или нет - его важность для всех людей и для вас в том числе...
Еще хотел прибавить тебе, Сережа, совет о том, чтобы ты подумал о своей
жизни, о том, кто ты, что ты, в чем смысл человеческой жизни и как должен
проживать ее всякий разумный человек. Те усвоенные тобой взгляды
дарвинизма, эволюции и борьбы за существование не объяснят тебе смысл
твоей жизни и не дадут руководства в поступках; а жизнь без объяснения ее
значения и смысла и без вытекающего из нее неизменного руководства есть
жалкое существование.
Подумай об этом. Любя тебя, вероятно, накануне смерти, говорю об этом.
Прощайте, старайтесь успокоить мать, к которой я испытываю самое искреннее
чувство сострадания и любви. Любящий вас отец Лев Толстой".
- Ты им передай это после моей смерти, - сказал он Александре Львовне и
опять заплакал.
Утром 2 ноября приехал Чертков и, взволнованный этим, он опять плакал.
Положение же его становилось все серьезнее. Несколько раз он отхаркивал
кровяную мокроту, жар у него все повышался, сердце работало слабо, с
перебоями и ему давали шампанское. Днем он сам несколько раз ставил себе
градусник и смотрел температуру. К вечеру состояние его еще ухудшилось. Он
громко стонал, дыханье было частое и тяжелое... Он снова попросил
градусник и, когда вынул его и увидал 39,2, громко сказал:
- Ну, мать, не обижайтесь!
В восемь вечера приехал Сергей Львович. Он опять очень взволновался,
увидав его, когда же Сергей Львович вышел от него, позвал Александру
Львовну:
- Сережа-то каков!
- А что, папаша?
- Как он меня нашел! Я очень рад, он мне приятен... Он мне руку поцеловал,
- сквозь рыдания с трудом проговорил он.
Третьего ноября Чертков читал ему газеты и прочел четыре полученных на его
имя письма. Он их внимательно выслушал и, как всегда это делал дома,
просил пометить на конвертах, что с ними делать.
Ночь с 3 на 4 была одна из самых тяжелых. Вечером, когда оправляли его
постель, он сказал:
- А мужики-то, мужики как умирают!* - и опять заплакал.
Часов с одиннадцати начался бред. Он опять просил записывать за ним, но
говорил отрывочные, непонятные слова. Когда он просил прочитать
записанное, терялись и не знали, что читать. А он все просил:
- Да прочтите же, прочтите!
Утро 4 ноября было тоже очень тревожно. Появился еще новый зловещий
признак: он, не переставая, перебирал пальцами, брал руками один край
одеяла и перебирал его пальцами до другого края, потом обратно, и так до
конца. Иногда он старался что-то доказать, выразить какую-то свою
неотвязную мысль.
- Ты не думай, - сказала ему Александра Львовна.
- Ах, как не думать, надо, надо думать!
Так весь день он старался сказать что-то, метался и страдал. К вечеру
снова начался бред, и он умолял понять его мысль, помочь ему.
- Саша, пойди, посмотри, чем это кончится, - говорил он. Она старалась
отвлечь его:
- Может быть, ты хочешь пить?
- Ах, нет, нет... Как не понять... Это так просто!
И снова бредил:
- Пойдите сюда, чего вы боитесь, не хотите мне вмочь, я всех прошу... - Искать, все время искать...-В комнату вошла Варвара Михайловна. Он
привстал на кровати, протянул руки и громким, радостным голосом? глядя на
нее в упор, крикнул (приняв ее за умершую дочь):
- Маша! Маша! .-...? Всю ночь Александра Львовна не отходила от него. Он
все время
метался, охал. Снова просил записывать. Записывать было нечего,
а он все просил:
- Прочти, что я написал! Что же вы молчите? Что я написал?
Все время старались дежурить возле него по двое, но тут случилось, что
Александра Львовна осталась одна. Казалось, он задремал. Но вдруг сильным
движением он стал спускать ноги с постели. Она быстро подошла.
- Что тебе, папаша?
- Пусти, пусти меня! И из всех сил рвался вперед:'
- Пусти, пусти, ты не смеешь держать, пусти!
В 10 часов утра 6 ноября приехали московские врачи.
Увидав их, он сказал:
- Я их помню...
В этот день он точно прощался со всеми. Ласково посмотрел на Душана
Петровича (домашнего врача. - А.Л.) и с глубокой нежностью сказал:
- Милый Душан, милый Душан!
Меняли простыни, я поддерживала ему спину, - говорит Александра Львовна. -
И вот я почувствовала, что его рука ищет мою руку. Я подумала, что он
хочет опереться на меня, но он крепко пожал мне руку один раз, потом
другой. Я сжала его руку и припала к ней губами, стараясь сдержать
рыдания. В этот день отец сказал нам слова, которые заставили нас
вспомнить, что жизнь для чего-то послана нам и что мы обязаны, независимо
от каких-либо обстоятельств, продолжать эту жизнь, по мере слабых сил
своих стараясь служить Пославшему нас и людям. Кровать стояла среди
комнаты. Мы сидели около. Вдруг отец сильным движением привстал и почти
сел. Я подошла:
- Поправить подушки?
- Нет, - сказал он, твердо и ясно выговаривая каждое слово, -нет. Только
одно советую помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого,
а вы смотрите только на одного Льва.
Деятельность сердца у него очень ослабела, пульс едва прощупывался, губы,
нос и руки посинели и лицо как-то сразу похудело, точно сжалось. Дыханье
было едва слышно...
Вечером, когда все разошлись спать, я тоже заснула. Меня разбудили в
десять часов. Отцу стало хуже. Он стал задыхаться. Его приподняли на
подушки, и он, поддерживаемый нами, сидел, свесив ноги с кровати.
- Тяжело дышать, - хрипло, с трудом проговорил он.
Всех разбудили. Доктора давали ему дышать кислородом... После впрыскивания
камфары ему как будто стало лучше. Он позвал брата Сережу:
- Сережа!
И когда Сережа подошел, сказал:
- Истина... Я люблю много... как они... Это были его последние слова.
(Когда-то в своем дневнике он записал: "Слова умирающего особенно
значительны"). Утром 7 ноября в 6 часов 5 минут Толстой тихо
скончался.
- Толстой имел в виду, что за простыми мужиками, когда они при смерти, нет
никакого специального ухода.
ТОРРИХОС Омар (1929-1981) - генерал, бывший президент Панамы.
Английский писатель Грэм Грин, один из друзей генерала, рассказывал, что
когда он спрашивал Торрихоса, о чем он чаще всего думает, тот отвечал: "О
смерти". Однажды, в 1974 г., Торрихос был на волосок от смерти, когда из-за
неполадок системы ориентации его самолет заблудился над бескрайними
джунглями, и только встреча с другим самолетом, пилот которого понял, что
произошло, и указал дорогу самолету генерала (тогда президента), спасло
его.
Автор книги о Торрихосе приводит такой любопытный факт: Габриэль Гарсиа
Маркес, который встречался с Торрихосом 20 июля 1981 г., за десять дней до
трагического события, вспоминает, что в тот раз они больше всего
разговаривали с генералом о смерти, причем именно той, которая угрожает
всем летающим на самолетах. Может быть, это было вызвано тем, что генерал
знал, насколько Гарсиа Маркес не любит и боится летать на самолетах...
"Утром 31 июля 1981 г., пишет биограф, генерал Торрихос на автомашине
выехал в город Пенономе, куда он заглядывал довольно часто. Свою
секретаршу он не взял. Она была в белом платье, и генерал не хотел, чтобы
она испачкалась*. В Пенономе он зашел в местную поликлинику и попросил,
чтобы ему дали врача-одонтолога, в помощи которого нуждались крестьяне
Коклесито, куда он собирался вылететь, не теряя времени. На просьбу
откликнулась доктор Кармен Тереза Феррейра Гильен. Она оказалась
единственным гражданским лицом в самолете Торрихоса. Кроме нее, на борту
были два охранника и три члена экипажа...
Самолет, на котором обычно летал генерал Торрихос, был легким
двухмоторным. Командиром экипажа в этот день был опытный пилот капитан
Асаэль Адамес.
По свидетельству всех очевидцев, погода мало благоприятствовала в тот день
полету: горные вершины с утра были закрыты облаками, метеосводки говорили
о сильных шквалистых порывах ветра. Но с другой стороны, путь предстоял
очень недолгий: по самым щедрым расчетам, от Пенономе до Коклесито путь
должен был занять не более 20 минут, а Хосе де Хесус Мартинес, сам опытный
пилот, утверждает, что и того меньше - 12 минут. Маршрут этот был хорошо
известен, генерал летал по нему множество раз. Решили и теперь не
отказываться-от намеченного плана.
В 11.30 утра самолет поднялся в воздух. Расчетное время прибытия
было около 12 часов. Стрелки часов показывали полдень, а самолет над
Коклесито не появлялся. Через полчаса были оповещены все службы
аэронавигации. Сначала тревога была небольшой, все знали, что Торрихос мог
в любой момент изменить направление полета. Но время шло, а самолет не
появлялся нигде. По распоряжению Генерального штаба в воздух для поисков
были подняты все самолеты и вертолеты, но резко ухудшившаяся погода,
проливные дожди вынудили прервать работу. Только на другой день, 1
августа, экипаж одного из поисковых вертолетов увидел на склоне горы
обломки самолета, на котором летел генерал Торрихос. Никаких признаков
жизни на месте катастрофы не просматривалось. Самолет врезался в гору,
которую называют Марту, расположенную как раз посередине маршрута, в
десяти минутах полета от аэродрома Пенономе. Высота горы составляет 1200
метров, а место катастрофы находилось в 40 метрах от ее вершины. Что
было подлинной причиной катастрофы, ответить трудно. Хосе де Хесус
Мартинес считает, что имела место диверсия, и самолет взорвался в воздухе.
Канадская компания, которая производит этот тип самолетов, прислала своих
специалистов для расследования возможных причин трагедии. Она,
естественно, была озабочена только одним: чтобы не упала тень на качество
ее продукции. И как всегда в подобных случаях, в заключении утверждалось,
что самолет был абсолютно исправен. Официальная комиссия, которая
проводила расследование, пришла к выводу, что причиной катастрофы была
исключительно плохая погода, нулевая видимость. Версия о диверсии не
получила подтверждения главным образом потому, что обломки самолета
лежали относительно компактно на одном месте, а не были разбросаны на
большом удалении друг от друга, как это случилось бы при взрыве в воздухе. Кроме того, комиссия учитывала тот факт, что пилот не сообщил на землю
ничего тревожного. Более того, его последние слова, адресованные
диспетчеру, свидетельствовали о том, что он закрывает план полета, то
есть выходит, как говорят, "на последнюю прямую".
Но, с другой стороны, не обязательно предполагать только взрыв в качестве
единственной формы диверсии. Могла быть выведена из строя аппаратура
ориентировки самолета или система управления, которые, вполне вероятно, и
сбили с толку пилота, летевшего в
кромешной тьме, в сплошной облачности. Сейчас можно только строить новые и
новые версии. Ясно одно, что убедительно доказать никакую из них никто уже
не сможет.
Размышляя о гибели генерала, Габриеэль Гарсиа Маркес писал: "В любом
случае смерть Торрихоса оказалась не такой, на какую он надеялся, которой
желал и которой заслуживал. У меня всегда было впечатление, что он
резервировал за собой право выбрать и время, и форму своей смерти. Это
право он берег как последнюю и решающую карту в своей исторической судьбе.
У него было призвание мученика. Может быть, это была самая отрицательная
черта его личности, но в то же время она была прекрасной и волнующей до
глубины души. Катастрофа, случайная или подстроенная, не дала возможности
исполниться этому предназначению. Но массы скорбящего народа, которые
проводили его в последний путь, конечно, понимали своей неосознанной
мудростью, что эта неуместная смерть является одной из самых благородных
форм мученичества".
* Таким образом, платье спасло ей жизнь.
ТРОЦКИЙ (псевдоним, настоящая фамилия Бронштейн) Лев Давыдович (1879-1940)
- революционер, советский политический деятель. В результате борьбы за
власть Сталин в 1932 г. добился высылки Троцкого из СССР. В течение ряда
лет Троцкий переезжал из страны в страну. Турция, Дания, Норвегия... В
конце концов, он осел в Мексике, во-первых, потому что Мексика по традиции
давала убежище всем политическим эмигрантам, а во-вторых, потому что
Троцкому казалось, что здесь Сталину труднее дотянуться до изгнанного, но
все-таки опасного противника. Это оказалось иллюзией. Руки у Сталина были
достаточно длинны. Это доказывалось, например, тем, что 16 февраля 1938 г.
в парижской клинике от рук убийц, нанятых ГПУ, погиб сын Троцкого Лев
Седов, активно помогавший отцу. Петля сужалась и вокруг Троцкого.
20 мая 1940 г. на виллу Троцкого в Койокане проникли двадцать человек,
вооруженных автоматами. Их возглавлял мексиканский художник Давид Альфаро
Сикейрос. Нападавшие хотели убить Троцкого и его жену Наталью Седову, но
тем удалось спастись. Троцкий и его жена спрятались в спальне под
кроватью, а нападавшие не догадались туда заглянуть. Нападение кончилось
только тем, что внука Троцкого Севу ранили в ногу. Сикейрос и его люди
оставили после себя бомбу замедленного действия, которая из-за технических
неполадок не взорвалась.
Тем временем в доверие к Троцкому вкрался некто Хайме Рамон Меркадер.
Несколькими годами раньше Меркадер участвовал в гражданской войне в
Испании на стороне республиканцев. Когда же республиканцы проиграли,
Меркадер вместе с матерью оказался в Москве. Его мать сошлась с
высокопоставленным чиновником НКВД, а сам Меркадер, вероятно, получил от
НКВД конкретное задание убить Троцкого. Меркадер действовал несколькими
путями, важнейшим из которых была секретарша Троцкого Сильвия Агелова,
которую Меркадер сделал своей любовницей.
Когда Троцкий вполне проникся доверием и уважением к Мер-кадеру, тот
завернул в плащ альпинистский ледоруб, перекинул плащ через руку и
появился на вилле Троцкого под предлогом, того, что ему надо
посоветоваться с хозяиным виллы относительно важной пропагандистской
статьи. Было это 20 августа 1940 г., в Мексике наступил период ливневых дождей, и плащ Меркадера не вызвал ни у кого подозрения.
Троцкий провел Меркадера в свой кабинет. Пока хозяин читал его статью,
Меркадер за его спиной потихоньку высвободил ледоруб и, размахнувшись,
ударил Троцкого по голове. Удар был столь силен, что ледоруб вошел в череп
на целых 7 сантиметров. Фантастика, но Троцкий не только не потерял
сознания, но сумел броситься на Меркадера и обезоружить его! Благодаря
этому, Меркадера задержали, а немного погодя Троцкого увезли в госпиталь в
Мехико, где он и скончался на другой день.
После известия о смерти Троцкого Сталин вручил в Кремле матери Меркадера
Золотую Звезду Героя Советского Союза - для сына, а в 1960 г., выйдя из
тюрьмы и приехав в СССР, Меркадер и сам получил ее.
У
УАЙЛЬД Оскар (1854-1900) - английский писатель. В 1897 году, после
двухлетнего тюремного заключения за "безнравственное поведение" Уайльд
переехал в Париж и там через три года умер на руках у друзей. Пожалуй,
лучше всех рассказал о жизни и смерти писателя Ян Парандовский. Вот
заключительные страницы из книги "Король жизни". Уайльд, тяжело больной,
лежит в номере захудалой гостиницы. Ему помогают вызванный телеграммой из
Англии старый друг Роберт Росс и романист Реджиналд Тернер. Когда Росс
укоряет Уайльда в том, что он пьет коньяк: "Ты же знаешь, что для тебя это
яд", - Уайльд отвечает: "А зачем мне жить, Робби?"
"Он уже не мог оторваться от мыслей о смерти, хотя непохоже
было, чтобы он думал о ней со всей прямотой, размышлял о ней до
последнего дня жизни, даже в утро последнего дня. Как-то он стал
рассказывать сон, в котором он видел себя среди умерших, ел и пил
,в их кругу.
- Уверен, - сказал Тернер, - что ты был жизнью и душой этого пира.
Когда в день Всех Святых Росс вернулся с кладбища Пер-Лашез, Уайльд
спросил, выбрал ли он там место для него, и начал сочинять себе эпитафию.
- Робби, - улыбнулся он, - мне бы надо иметь большую гробницу из порфира,
чтобы и ты там когда-нибудь почил. А как зазвучит труба Страшного суда, я
перевернусь и шепну тебе на ухо: притворимся, Робби, будто мы не слышим.
Вдруг он помрачнел, стал жаловаться, что оставляет после себя долги,
просил Росса уплатить хозяину отеля.
- Я умираю, как жил: не по средствам.
...Появилась надежда на выздоровление. Во всяком случае, пока что опасений
не было. Росс собирался отвезти свою мать в Ниццу. Когда он пришел
проститься, Оскар попросил Тернера и сиделку оставить их одних.
- Не уезжай, Робби, - умолял он, всхлипывая. - Ты не знаешь, как я болен.
Я чувствую в себе смерть. Если уедешь, я больше никогда тебя не увижу.
Росс счел это нервным возбуждением, успокоил его как мог и оставил на
попечении Тернера.
Две следующие недели все шло к лучшему. Внезапно 26 ноября Оскар лег в
постель, жалуясь на большую слабость, - казалось, ему трудно говорить. Он
был раздражен, бранил сиделку, прислугу, Тернера такими словами, каких
никто никогда от него не слышал. Есть ничего не хотел, потом начал бредить
то по-английски, то по-французски, пытался встать, вырывался, пришлось его
уложить силой. Д-р Такер созвал консилиум. На вопрос Тернера он ответил
почти резко, чтобы скрыть собственное волнение:
- Meningitis gummosa*.
...Росс не сразу поверил телеграммам Тернера. Когда же наконец приехал,
лицо Уайльда было иссиня-бледным, дышал он тяжело, говорить не мог и
только следил глазами за входящими. На вопрос Росса, слышит ли он его,
понимает ли, Уайльд приподнял руку.
Росс привел священника. Случай был трудный, получить разрешение епископа уже не было времени, пришлось удовольствоваться свидетельством Росса,
который принес клятву, что Уайльд уже много лет имел намерение принять
католичество.
Отец Картберт Данн из ордена английских пассионистов еще колебался.
Засунув руки в рукава рясы, он всматривался в движения пальцев, которыми
больной отвечал на вопросы присутствующих. "Si es capax, si es dignus"
("Если ты способен, если ты достоин"), - перебирал он в уме формулы
условного отпущения. А на него смотрели расширенные, но спокойные глаза.
Они скользнули по паллию, по фиолетовой епитрахили, вдоль рясы, до ног в
сандалиях, монах не увидел в них ни тревоги, ни сопротивления, он принял
безмолвный этот взгляд за согласие, щедро наполнил его знанием веры,
раскаянием - всем, что нужно, дабы войти в лоно вселенской церкви.
...Вынув из подсвечника свечу, отец Дан вложил ее в руку Уайльда.
Дрожавшие пальцы не могли ее удержать, несколько капель воска упало на
одеяло... Священник прочитал символ веры, согласно булле Пия IV, а Росс,
стоя на коленях, держал руку Оскара на Евангелии. Закончив, отец Данн с
минуту прислушивался, точно ожидая ответа. Росс, не сводя глаз с друга,
сказал:
- Так да поможет мне Бог.
- Misereatur tui omnipotens Deus, et dimissis pecatis tuis perducat te ad
vitam aeternam. Amen (Да смилуется над тобою всемогущий Господь и, простив
грехи твои, поведет тебя в жизнь вечную. Аминь).
В глазах Оскара появилось вполне сознательное любопытство, руки
соединились и пальцы переплелись как для молитвы. После чтения
"Индульгенции" священник отпустил ему грехи и осенил благословляющим
крестным знамением. Больной глубоко вздохнул, попробовал улыбнуться, но
лицо его вдруг застыло, рот резко сомкнулся. Все отошли от кровати,
пропустив к ней сиделку.
Причастие он не мог принять. Когда больной успокоился, отец Данн приложил
к его губам распятие, окропил его святой водой, вселяя надежду псалма,
гласящего, что станет он белее снега. Наконец, прочитав молитвы, монах
открыл сосуд с миром и, погружая в него большой палец, помазал глаза, уши,
ноздри, уста, ладони, ступни, дабы простились ему грехи, которые он
совершал всеми пятью чувствами. После чего, шепча молитву, отер пальцы о
вату, бросил ее в огонь камина и омыл руки в воде...
После ухода священника снова наступила тишина, наполненная мелкими,
осторожными шорохами. Оскар собрал остаток сознания под прикрытые веки.
Когда же опять открыл глаза, началось медленное отплытие от берега.
Оклееенные желтыми обоями стены отдалялись, будто палевая земля, мебель и
люди становились все меньше, застилались туманом. Вдруг в глазах у него
помутилось, будто закачался под ним корабль, от смертного холода побежала
дрожь, и в последний миг самосознания он почувствовал себя в чьих-то
объятиях, которые подымали его вверх, несли.
Наняли вторую сиделку, потому что одна не могла справиться. Росс и Тернер
провели ночь в Эльзасском отеле, на верхнем этаже, их несколько раз
вызывали, опасаясь, что наступает смерть. К утру больной начал хрипеть.
Глаза не реагировали на свет. Изо рта текли кровь и пена. Около полудня
хрипение усилилось, оно напоминало скрип ржавого ворота. Росс взял Уайльда
за руку и почувствовал, что пульс слабеет. Внезапно дыхание стихло, грудь
поднялась в глубоком вздохе, и тело распрямилось - Уайльд скончался. Было
два часа без десяти минут, 30 ноября 1900 года.
Похоронен Оскар Уйальд на парижском кладбище Пер-Лашез. Постамент
памятника на его могиле (летящий сфинск) исписан признаниями в любви
поклонников из разных стран мира. Некоторые из них кладут под камешки и
банки с цветами свои стихи.
*Гуммозный менингит.
УИЛЛИС УИЛЬЯМ (1893-1968) - американский путешественник.
Уиллис уже в пожилом возрасте совершил несколько знаменитых плаваний:
дважды, в 1954 г. и в 1963 г., он в одиночку переплыл на плоту Тихий
океан. В возрасте 73 лет он предпринял попытку переплыть Атлантический
океан на мини-судне длиною в 4 метра, но после двухмесячного плавания был
подобран в море тяжело больным. Через год он повторил попытку, пройдя на
этот раз две трети расстояния. Находившегося в почти бессознательном
состоянии Уиллиса подобрало рыболовное судно. 1 июня 1968 г. Уиллис вышел
в свое последнее плавание - и опять на яхте "Малышка". А 18 сентября
"Малышка" была обнаружена в 400 милях к западу от берегов Ирландии - без
хозяина. У суденышка была сломана мачта, ящик с сигнальными ракетами пуст.
Последнее определение места в судовом журнале датировано 20 июля. Там же
другая запись: "Мое судно попало в шторм. Потеряно почти все
продовольствие. Нет ни пищи, ни сигнальных ракет". И еще на борту среди
уцелевших вещей была обнаружена записка, которую Уиллис намеревался
передать на первый встречный корабль: "По прибытии в ближайший порт,
будьте добры, послать известие обо мне моей жене. Сообщите, где я
находился в день нашей встречи, и скажите ей, что я совершенно здоров и
полон оптимизма".
УРИЦКИЙ Моисей СОЛОМОНОВИЧ (1873-1918) - председатель Петроградской ЧК.
Руководитель узаконенного террористического ведомства, он сам пал от руки
террориста. Знаменательно, что покушение на Урицкого произошло в один день
с покушением на Ленина. "Утром 30 августа на Дворцовой площади Петрограда
появился велосипедист. Это был молодой человек в клетчатом кепи, бриджах и
щегольских желтых крагах... Он небрежно поставил велосипед у стены и
уверенно вошел в дом ? 5, где помещалась Петроградская чрезвычайная
комиссия по борьбе с контрреволюцией. Начинался рабочий день, и на
молодого человека никто не обратил внимания. Он преспокойно уселся в
кресло и уткнулся в газету.
Около десяти часов у дома ? 5 остановился автомобиль М.С.Урицкого.
Председатель Петроградской ЧК вошел в подъезд, пересек вестибюль и, кивнув
швейцару, направился к лифту. Здесь его догнал "велосипедист" и несколько
раз выстрелил в упор. Смертельно раненный в голову, Урицкий упал и
скончался на
месте. Стрелял в Урицкого студент, член партии народных социалистов Леонид
Канегиссер, он мстил за товарища, расстрелянного Петроградской ЧК без
всякого юридического обоснования. После покушения Канегиссер пытался
скрыться, но был пойман и расстрелян. Смерть Урицкого и покушение на
Ленина стали для большевиков
поводом к развязыванию массового террора, в результате которого были
казнены тысячи людей.
Ф
ФАДЕЕВ Александр Александрович (1901-1956) - советский писатель, много лет
был руководителем Союза писателей СССР. По сообщению "Правды", причиной
самоубийства Фадеева был алкоголизм. "Но это была очередная неправда
"Правды", -возражает литератор Ю.Кроткое, - так как в литературных кругах
Москвы хорошо знали, что Александр Александрович последние три месяца
перед выстрелом не пил. Он был все это время совершенно трезвым, что
вызывало общее удивление, и покончил с жизнью в состоянии ясного рассудка.
Более того, известно, что Фадеев долго и тщательно готовился к этому
решающему акту. Известно, что он ездил по памятным местам, посещал старых
друзей, как бы прощаясь с тем, что ему было дорого...
Непосредственным поводом к выстрелу явилось следующее.
После того как началась реабилитация невинно пострадавших при Сталине, некоторые жертвы Фадеева (то есть те, которые были арестованы и посажены
по ордерам, завизированным Фадеевым) вернулись в Москву. Среди них был
писатель, которого я обозначу буквой М., так как с нее начиналась его
фамилия. Этот писатель публично назвал Фадеева негодяем и чуть ли не
плюнул ему в лицо. После этого М. повесился*.
Что ж, и это молча проглотить? Были такие, которые глотали и даже
улыбались. Но ведь писатель М. повесился, он вынес все невзгоды сталинских
исправительно-трудовых лагерей, выжил, а вот вернулся и тут, в Москве,
назвав Фадеева негодяем, повесился. Надо было быть полнейшим ничтожеством,
чтобы не почувствовать глубины этого факта.
Тени жертв, видимо, стали преследовать Фадеева. Но это не все, хотя одного
этого уже было бы достаточно для того, чтобы прийти к мысли, что наступил
час расплаты.
Другой момент трагедии Фадеева заключался в том, что он почувствовал крах
своего творчества. Он стал писать роман "Черная металлургия", но
материалы, на которых он работал, оказались фальшивыми. В какой-то момент
Фадеев почувствовал, что уже не в силах написать ничего свежего, сильного,
дышащего свободой творческого полета, а не банальной схематизацией сюжета
и стиля. Ю.Кротков приводит разговор с одной женщиной из подмосковного
поселка Переделкино (где была дача Фадеева). Эта женщина рассказала:
- ...В тот день (день самоубийства) встретились мы по случаю подле
Бахметьевской дачи, он мне и говорит: "Эх, приятельница, все у нас убивают
и убивают, бот пастух имеет свои заботы, вот у артиста, значит, пьеса, а
что у писателя? А у писателя - думка. Так вот, приятельница, убивают
думку, убивают..."
Однако есть свидетельства, что с ночи 12 мая до самой смерти Фадеев
находился у себя на даче. Как говорит домработница Ландышева, утром 13 мая
1956 г. Фадеев приходил к ней на кухню, но от завтрака отказался. Выглядел
очень взволнованным. Потом он поднялся к себе в кабинет и написал два
письма. Одно было адресовано жене - актрисе Московского художественного
театра, другое - в ЦК КПСС. Закончив писать, Фадеев лег на диван,
обложился подушками и выстрелил из револьвера системы "наган" прямо в
сердце.
Накануне самоубийства у себя на московской квартире Фадеев встречался с
писателями С.Маршаком и Н.Погодиным. Е.Книпович, секретарша Фадеева,
рассказывала, что после разговора с Маршаком Фадеев никак не мог
успокоиться, хотел уснуть, но снотворные не помогли.
Письмо, адресованное Фадеевым в ЦК КПСС, было партийными чиновниками
"арестовано" и увидело свет лишь спустя 34 года после смерти писателя.
Начиналось оно так:
"Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал
жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и
теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы - в числе,
которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или
погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди
литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски
способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40-50 лет".
А вот финал письма:
"Литература - этот высший плод нового строя - унижена, затравлена,
загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже
тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к
ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа
Сталина. Тот хоть был образован, а эти - невежды.
Жизнь
|
Главная 
