Диагностика кармы. Книга 6 Ступени к божественному
родственников поле было, мягко говоря, очень плохим. —Поразительно, — сказал я, — но Вы закрыли в себе негативную карму рода. Я беру ручку и начинаю рисовать информационные поля. —В 1987 году у Вас пошли большие внутренние из менения и последующие 4 года, до 1991-го, Вы прошли правильно все испытания. Он смотрит на меня и улыбается: —В 1987 году я сказал себе: «Я больше никогда не буду жестко или категорично говорить о ком-то или осуж дать кого-то». А потом было много тяжелых ситуаций. Я как-то мягко их все проходил. Я вспоминал этот разговор, стоя у него на кухне берлинской квартиры после приема пациентов. На кухне был полумрак. Я смотрел сквозь большое квадратное окно на затухающие, заснеженные огни вечернего Берлина. Мой приятель в это время возился у плиты. — Людям помог восстановить здоровье, теперь нужно позаботиться о себе. Предлагаю по бокалу сухого красного вина. — Прекрасная мысль, — поддержал я его. Мы разлили вино в бокалы и выпили. Пока он жарил мясо, я стоял у окна с бокалом вина и смотрел на вечерний Берлин. В памяти всплыл еще один разговор. Он был в Израиле. Ситуация была следующая. Знакомый начал кашлять кровью. Пришел к врачам, и те обнаружили достаточно большую раковую опухоль в легких. Операцию назначили через две недели. —Что Вы чувствовали? — спрашивал я своего знакомого. Он задумался и ответил: — В первую очередь я перестал бояться и сказал врачам: «Если надо резать — режьте». Но они только руками разводили. — Я попробовал читать Ваши книги, — откровенно рассказывал он, — но они у меня не пошли. Не могу читать и все. Тогда жена говорит: «Смотри видеокассеты». А кассеты вроде бы ничего, и я дней 5 сидел и постоянно их смотрел, отключившись от всего и забыв про все, через несколько дней пришел на операцию. Врачи подготовили к операции, сделали контрольный снимок, потом щупают меня, осматривают и говорят, что опухоли нет. — Мы ничего не понимаем, — сказали они, — приходи через неделю, еще раз посмотрим. Пришел через неделю, легкие совершенно чистые. Так вот, главное, что со мной произошло после прбсмотра кассет: я стал гораздо легче смотреть на все, что со мной произошло и происходит. Я продолжаю смотреть в окно, стоя с бокалом вина в руках. В этот момент рядом возникает приятель. —Какой будет тост? — спрашивает он. Я задумываюсь, пытаясь оформить в мысль охватившее меня чувство. Он внимательно смотрит на меня. — Ты все еще там, — он показывает пальцем на верх. — Давай поговорим о земном. — А хочешь о возвышенном, пожалуйста. Выпьем за то, чтобы доверие к человеку не превращалось в веру в него. Мы выпиваем. —Гениально, — говорю я, — то, во что мы верим, непогрешимо. Проверять и контролировать то, во что ве ришь, нельзя. Мы молились на человека, мы верили в партию, правительство. Они должны были привести нас к коммунизму. Поэтому изначально руководство страны было бесконтрольным, можно было убивать миллионы людей, разорять страну до полунищеты и не отвечать за последствия. Тот, в кого ты веришь, ошибаться не может. Если мы не верим в Бога, то мы начинаем верить в человека, потому что по природе своей мы должны во что-то верить, к чему-то идти. И чем больше мы верим во что-то человеческое, тем больше от него зависим и тем катастрофичнее последствия. Эта вера в человека сидит в наших душах и по сей день. И пока мы хотим в кого-то верить и от кого-то зависеть, наше человеческое должно быть постоянно унижено. И не появятся законы, позволя ющие нам сохранить свое достоинство, свое имущество, свое человеческое счастье. У меня есть еще один тост, — говорит мой собес едник, — давай выпьем за то, чтобы мы ни к чему серьезно в этой жизни не относились, чтобы мы все воспринимали с долей юмора. — Согласен, — говорю я, — серьезно нужно только к Богу относиться. У меня в памяти всплыл телефонный разговор с моей знакомой. Она неоднократно ходила на мои выступления и читала все мои книги и, однако, постоянно переживала по поводу неудач в бизнесе. Она заболела, ей поставили диагноз «рак», и она, запершись в квартире, смотрела кассеты и читала книги, через некоторое время диагноз сняли. — Я сказала врачам, что я человек добродушный, а у добродушного человека рака быть не может. Врачи только улыбались. Но были очень удивлены, когда действительно диагноз пришлось снять. — У Вас не хватало добродушия к себе и к своей судьбе, но сейчас все намного лучше, — сказал я. Самое главное было потом. Она мне звонила несколько раз в течение полугода. Это был голос совершенно другого человека. Никакого уныния, сожаления, недовольства. Она сумела высвободиться из плена человеческих забот и просто поддерживала в душе ощущение любви и радости. Я уже летел назад из Берлина в Петербург и вспомнил историю, которая разворачивалась у моей знакомой в Нью-Йорке. Каждый раз, когда я прилетал в Америку, она просила посмотреть поле ее дочери. И каждый раз я видел в поле возможную смерть. — Я ничего не понимаю, — встревоженно говорила мать, — ведь я же постоянно молюсь и работаю над co6oй — Не знаю, — говорил я, — внутренних изменений почему-то не происходит. Девочка слишком серьезно вос-| принимает все то, что происходит. Она совершенно не может принять неудачу, обиду, унижение. — Но это же Америка, — осторожно поправляет меня мать. — Если она будет ко всему наплевательски относиться, она в жизни ничего не добьется. — К миру можно серьезно относиться снаружи, но нельзя серьезно относиться внутри. Если точка опоры и цель не Божественная наша сущность, а человеческая, то мы от всего человеческого начинаем зависеть и серьезно его воспринимать. Пусть девочка почаще молится и постоянно повторяет себе, что высшее счастье и смысл жизни — накопление Божественного. А все человеческое здесь служит только средством. Начать нужно с отстранения от самого дорогого и близкого. Нужно повторять: «Любовь к другому человеку, любое человеческое счастье для меня есть средство для накопления Божественного». Я прилетел в Нью-Йорк в очередной раз и, когда начал разговаривать с матерью и посмотрел поле девочки, был приятно удивлен. — Поздравляю, — сказал я, — поле у дочери не только очистилось, но начинает понемногу светиться. — Ты знаешь, я недавно спросила ее, как она относится к проблемам и неприятностям в школе? — Я совершенно по-другому стала смотреть на них, — ответила дочь. — У меня появилось ощущение, что я как бы парю над ними. В исследовательском центре под Сан-Франциско врачи исследовали несколько тысяч случаев спонтанного излечения от рака. Врачи пытались найти закономерности в преодолении этого недуга. Единственной закономерностью, которую они нашли, были резкие изменения в судьбе заболевших. Часто в критической ситуации человек молится, пересматривает свою жизнь, но благотворных изменений не происходит. Потому что внутренне он по-прежнему не может отпустить то, что ему дорого, и его внутренняя структура при этом не меняется. Хочу возвратиться к событиям 1991 года. Если бы мне тогда мой брат-хирург сказал, что, несмотря на то, что у меня рак и метастазы, у меня есть процентов 5 шансов на выживание, я бы, наверное, умер Я бы каждую минуту ужасался за будущее, надеялся бы на него, отчаянно цеплялся за последние проценты, все сильнее бы концентрировался на человеческом «я», все меньше оставляя себе шансов на выживание. — В твоем распоряжении 8 месяцев, — сказал он тогда. — Шансов на выживание у тебя нет. Три дня я раз и навсегда прощался со всем, что мне дорого. Потом начал читать библию. Нашел там слова «Бог» и «любовь» и с этой минуты жить стал только этим. И через месяц врачи дали совершенно другой диагноз. Насколько мы можем отстраниться от своего человеческого «я», реально ощущая свое Божественное «я», состоящее из бесконечной любви, настолько более масштабные бла готворные изменения могут произойти в нашем теле и в нашей душе. Но если входить в Божественное, нужно оставить за собой все человеческое. Отпустить все, за что мы обычно держимся. Прежде всего, то, что нам ближе и дороже всего. Потом отпустить все обиды. Я недавно в очередной раз увидел, как нежелание расстаться с человеческим «я» перекрывает дорогу Божественному. Оказывается, когда молишься, нельзя ни на что надеяться. Надежда — это уже цель. Она живет в пространстве и во времени. И если мы молимся, надеясь на что-то, мы молимся на человеческое. Если мы молимся, внутренне сожалея о прошлом или боясь будущего, то это не молитва, а сотрясание воздуха. Нас даже на порог к Божественному не пустят. Мы обращаемся к Богу и к любви просто потому, что это несравнимо большее счастье по сравнению с любым человеческим счастьем. ВНУТРЕННЕЕ СОСТОЯНИЕ С утра у меня сильный кашель. Я перебирал записки и наткнулся на одну со знакомым диагнозом. Молодая женщина пишет, что у ее матери рак легких — аденокарценома. По почерку я выхожу на поле ее матери, в поле идет возможная смерть сына. Тема — концентрация на идеалах, это ревность и гордыня. У нее подсознательная агрессия к людям — 900. Закрытие будущего — 600 единиц. Поскольку девочки больше ориентированы на материальный аспект, в период зачатия и рождения дочери происходят перетряски материального. Для того чтобы родился здоровый мальчик, необходима дестабилизация духовных моментов, т. е. потеря контроля над ситуацией, крах идеалов и надежд, несправедливость и т. д. А у этой женщины был достаточно жесткий характер, и интеллектуально-волевой аспект был значительно усилен. Тенденция обидеть мыслями, плохо сказать, осудить у нее очень сильные. Поэтому процедуру очищения она прошла на 10-15%, а нужно минимум на 50. Сброс пошел на ребенка, а это гораздо более глубокие слои. И сейчас ей нужно молиться, работать над собой, пересматривать многократно всю свою жизнь и начнутся благотворные изменения. Но для того чтобы они прошли дальше вглубь и началось очищение души сына, ей необходимо в данной ситуации года полтора. А у нее, судя по всему, в запасе всего полгода. Можно, конечно, молиться за детей и внуков, одновременно работая над собой, но если нет глубинных изменений собственных, молитва за потомков мало помогает. Я убедился в этом уже на своем примере. Раньше я, посмотрев бы такой случай, махнул рукой: «Здесь все понятно! Слишком сильная была концентрация на своем человеческом «я», слишком много было накоплено обид и претензий. Большое неблагополучие с детьми и внуками. Работайте, меняйтесь, и тогда будете здоровы». Одновременно я знаю, что моя информация может хорошо привести в порядок человека, его прошлую жизнь и его детей. Но если у человека агрессивные эмоции захватывают 2—3 прошлые жизни, то глубинные изменения идут очень медленно и мучительно. На такую работу может уйти лет пять. Размаха системы не хватает, чтобы при-вести себя в порядок в более сжатые сроки Из этого следует, что определенной части тяжелых пациентов спас-ти жизнь я не смогу. Если у них времени осталось меньше года, а масштаб агрессивных эмоций, сидящих в подсоз-нании, велик, системы не хватает, чтобы преодолеть инер-дию агрессивных эмоций. Но все-таки я надеялся, что найду механизм преодоления масштабных эмоций. Я вспоминаю, как у меня на приеме была женщина, у которой был рак груди. — Вы знаете, я за год чувствовала, что у меня что-то не в порядке. Несколько раз бегала к врачам проверяться. А они улыбались и говорили, что я все напридумывала, у меня все нормально Я поверила им и успокоилась. А когда начались реальные проблемы, я пошла к врачам, но было уже поздно, пришлось делать операцию и удалять грудь. Я мысленно опять возвращаюсь к себе. В последнее зремя у меня постоянные ноющие боли в правой половине рудной клетки. Будущая опухоль, как любое заболевание, сначала формируется на уровне поля. Частичный сброс приходится на верхние покровы Болезни еще нет, а в этом месте уже появляются периодические ноющие боли, которые могут длиться годами. Это как бы сигналы о неблагополучии И если внутренних изменений не проис-ходит, то тогда начинается болезнь. Эти боли, изредка повторяясь, длятся у меня уже около 15 лет. Я даже помню, когда они возникли Я часто болел бронхитами. Помню, как в Суворовском училище я пролежал два месяца с бронхитом, но лечение не дало никаких результатов. «Ну что ж, дорогой мой, — сказал мне начальник медсанчасти, — пора идти делать анализы на туберкулез». Анализы ничего не показали, и меня выписали из санчасти, сказав: «Будет ухудшение, мы тебя комиссуем по здоровью». Я приободрился, стал радоваться и двигаться, и через несколько дней все бесследно прошло. Когда я работал в Ленинграде на стройке, за один год три раза болел воспалением легких. Я никак не мог преодолеть недовольства окружающим миром. Кстати, пожалуй, именно стройка спасла мне жизнь. До этого я настолько погружался в мир мыслей и сознания, что чувства мои начинали исчезать. На стройке мне некогда было думать. И хоть я учился в вечернем институте, основное время я двигался и боролся за свое выживание, потому что с моим характером не получить травму и выжить на стройке было очень сложно. Так вот, в середине 80-х, когда я женился и у меня уже была дочь, по городу гулял токсический грипп. И в этот момент я заболел. Температура была около 41? С, но у меня был не грипп. Кашель, мокрота, ощущение скованности в груди — все это было мне знакомо. Я тогда не знал, что причиной моих проблем является не простуда, а непримиримый идеализм на близких людей, на окружающий мир. Я начал лечить себя, водя над собой руками. Через два дня температура была уже 37°, хотя я не принимал никаких лекарств. Я решил подстраховаться и вызвал участкового врача, тем более, что мне нужен был больничный лист. Пришла женщина, равнодушно взглянула на меня и сказала: — Типичный токсический грипп. С маленьким ребенком в одной комнате оставаться нельзя. Вызываем «скорую помощь», и она отвезет Вас в инфекционное отделение Боткинской больницы. Я покорно оделся, через 30 минут приехала «скорая помощь». И вот я сижу в приемном отделении Боткинских бараков. В помещении прохладно, меня слегка знобит. Через полчаса появляется медсестра и дает мне градусник. Через некоторое время пришел врач. У меня опять под-нялась температура, мне было холодно и неуютно. Врач молча осмотрел меня, затем взял градусник: — Ого, 41? С. — У этого парня воспаление легких, — сказал он медсестре, — никакого токсического гриппа у него и в помине нет. Отправьте его в неинфекционную палату и начинайте колоть антибиотики. Выл вечер, пятница. Меня поместили в палату, где находились молодые ребята, которые маялись животами. В палате было человек 10-15. Ребята открывали форточку, чтобы воздух был посвежее. На дворе был февраль. Я сначала снял пижаму и лег под одеяло, но оно совершенно, не грело, было очень тонким. Я надел пижаму и снова залез под одеяло, но несмотря на то, что форточку на, ночь закрыли, мне было очень холодно, и я всю ночь дрожал под одеялом. Утром от холода у меня начался насморк. Я подошел к дежурной медсестре: —Знаете, у меня воспаление легких, и мне очень холодно, не могли бы Вы мне дать второе одеяло? —Без разрешения врачей не даем, — сказала она, подойдите в понедельник, когда врачи придут. Я вернулся назад. Каждые 2-3 часа в палату заходиала медсестра и делала мне укол антибиотиков. Но поскольку мне было холодно, то мое состояние только ухудшалось В субботу вечером я оказался перед трудным выборов Если не колоть антибиотики, то организм начнет бороть сам. Если будет критическая ситуация, то ударная до антибиотиков может меня спасти. А сейчас, в этом плоз отапливаемом помещении, несмотря на антибиотики, состояние ухудшается. И в критической ситуации меня уже никто не спасет. Поэтому, когда вечером зашла мед-сестра, я сказал ей, что от лечения отказываюсь. В вос-кресенье я опять пытался лечить себя руками и пришел к выводу, что поскольку дома теплее, у меня там больше шансов выжить. Поэтому, когда в понедельник врач вызвал меня и спросил, почему я отказался от лечения, я не удержался и сказал ему: —У Вас бесчеловечное отношение к больным. Я лучше буду находиться дома. Врач пристально посмотрел на меня сквозь стекла очков и сказал: —Ну как хотите. Но вообще-то у нас выписывают по другим дням. Ваша одежда находится в другом корпусе. Вам придется сходить самому за ней. Мне дали какую-то тюбетейку и рваный ватник. Я подождал, когда оденется медсестра, и пошел за ней по зимнему двору. Было около 15° мороза, и дул пронизывающий ледяной ветер. Я думал, что пройду метров 150 и попаду в теплое помещение. А оказалось, что у Боткинских бараков большая территория. До нужного знания мы шли минут 15. И, когда я уже одетый подошел к воротам, где меня ждала жена, я ей сказал: —Ты знаешь, теперь, похоже, я уже не выживу. Когда мы подходили к своему дому; я увидел брата. —Плачевно выглядишь, — заметил он. — Сейчас пойду в аптеку, куплю вибрамицина — это хороший ан тибиотик, сразу его начни принимать. Но перед этим го рячий чай с малиной, компрессы на грудь и т. д. Через два дня я опять вызвал участкового врача, чтобы она продлила мне больничный. —В листке, который Вам дали в больнице, написано, что Вы вели себя агрессивно и отказались от лечения. Поэтому больничный я Вам продлевать не буду, — сказала она и ушла. Я пролежал еще три дня и вышел на работу. Поскольку я работал художником-оформителем и имел более-менее свободный график, с работы меня не выгнали. Месяца два после этого у меня постоянно вспыхивала боль в правой стороне грудной клетки. Я думал, что это остатки болезни. Теперь я понимаю, что это были мои обиды на людей и на судьбу, причем больше всего меня обидело безнравственное отношение людей, их равнодушие к чужому страданию и смерти. А сейчас я понимаю, что в их душах происходил тот же процесс, что и у меня. Их чувства стали омертвевать потому, что их мысли, цели, планы оказались важнее всего. Мы все были жертвами и. палачами одновременно. Человеческое в этих людях заслонило Божественное и соответственно потом стало распадаться.
Тогда я не знал, что то, что со мной происходит, определяется моим внутренним состоянием. Мне и в голову не могло прийти, что происходящее со мной было лечением моей души, вернее, моего Божественного «я». Я жил самым святым, но человеческим, не подозревая о том, что любое человеческое счастье всего-навсего сырье для создания в себе Божественного. ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ В одной из прошлых книг я писал, как у меня чесались уши. И только в пустыне, где энергетика пространства чиста от человеческих эмоций, у меня эта проблема исчезла. Из этого можно сделать простой вывод: моя подсознательная, эмоциональная связь с окружающим миром слишком сильна. Мне, наверное, что-то нужно поменять в моем ритме жизни. Но я думал, что молиться и пересматривать свою жизнь, чтобы снять эту проблему, вполне достаточно. Уши — это ревность. Одновременно у меня выходила подсознательная агрессия к женщинам. Я каждый раз пытался найти какие-то ситуации по жизни, простить и снять претензии. На какое-то время все улучшалось, а затем все начиналось сначала. Постоянные дела и заботы не позволяли серьезно заниматься собой. Весной прошлого года неожиданно вместо щекотания в ушах появилась боль. Она постепенно нарастала и ночью стала нестерпимой. Внутри, в правом ухе, началось воспаление и образовался желвак, из-за которого я не мог даже сжимать челюсти. Воспаление шло с такой скоростью, что я на всякий случай приготовился к смерти. Я лежал, отключившись от всего и отпустив все, и молился. На этот раз по-настоящему. Не мимоходом, как раньше. К утру исчезло и воспаление и боль. Я обрадовался и забыл об этом. А через неделю опять начался зуд в ушах, сначала понемногу, а потом по нарастающей. Мне все это надоело. Мне порекомендовали хорошего специалиста, и я отправился к нему. Доктор ничего серьезного не обнаружил, прописал мне лекарство, которое я купил в аптеке, и его надо было закапывать в уши 2—3 раза в день. Я это делал неделю, зуд и боли в ушах исчезли. — Удивительно, — думал я, — год молился и никакого результата, а здесь за несколько дней все мои проблемы снялись. Чего-то в моих исследованиях не хватает. Или что-то во мне не в порядке. Особого негатива, т. е. передвижения проблемы, я не заметил. Вроде бы уши выздоровели, а все остальное не заболело. В начале лета у меня появились проблемы эмоционального характера. Такого раньше никогда не было. Я понимал, что это либо продолжение заболевания, либо мне нужно что-то основательно менять в подходе к миру. Но чтобы меняться, нужно отстраниться от действительности, порвать все связи, которые притягивают нас к привычному ритму жизни. Нужно накопить энергию для таких изменений. А я никак не мог расстаться с привычным и все более напряженным ритмом жизни. С каждым новым сложным пациентом, которого я пытался вытянуть во что бы то ни стало, я терял огромное количество энергии. Был еще один очень серьезный фактор. Когда мы обожествляем любимого человека и безмерно привязываемся к нему, то в первую очередь мы концентрируемся не на его теле, а на его высших духовных моментах. И тогда человек может либо погибнуть, либо заболеть. Есть еще один путь — отречение от духовных ценностей, зависимость от которых начинает возрастать. Я понял, что такое «не прошел испытание медными трубами». Слава — это обожание и привязанность не одного, а очень многих людей. Она убивает незаметно, но гарантированно. Человек становится низменным, жадным, высокомерным, непорядочным, раздражительным и т. д. Человек пытается найти хоть какой-то противовес, чтобы выжить, усиливая концентрацию на материальном. Многие талантливые и известные люди умерли потому, что сохранили свои порядочность и благородство, будучи прославленными. Есть путь частичного отстранения от духовности — это алкоголь или наркотики, или отказ от той деятельности, которая ведет к славе, или полное уединение и нежелание ни с кем общаться, или постепенная потеря способностей или неизлечимые заболевания, внешне незаметные, но постоянно отравляющие жизнь; полный развал в личной жизни, гомосексуализм и т. д. Несколько лет назад я почувствовал, как усиленное внимание тех, кто прочитал мои книги, начинает медленно вдавливать меня в землю. Первые годы положение спасали многочисленные подделки и сплетни вокруг моей персоны. Это охлаждало пыл моих поклонников и давало мне запас времени, чтобы выжить. Последние 2-3 года ситуация резко ухудшилась. Подделки постепенно исчезли, а книги стали расходиться не только в России, но и в бывших соцстранах. Внутреннее внимание и привязанность все большего количества читателей давало о себе знать. Я видел, что становлюсь более раздражительным и все больше рискую во время приема, постепенно лишаясь своей защиты. В принципе, это был путь в могилу, только я об этом как-то не думал. Я заметил, что чисто энергетически мне становится легче, когда я уезжаю из России. Я вспомнил свое недоумение по поводу того, что все мои попытки издать книгу за границей провалились. До меня неожиданно дошло, что издание книги в любой западной стране было бы ступеньками к могиле. Резкое увеличение внимания я бы выдержать не сумел. Все перечисленные приемы блокировки нарастающей известности меня бы не спасли, я это знал. Слишком серьезная и важная информация находится в книгах. Здесь был худший вариант славы — незаметный и очень глубокий. Раньше я был уверен, что любое упоминание о моих исследованиях будет, как минимум, только после моей смерти. Когда я стал писать книги о своих исследованиях, я думал, что известность придет лет через 10-15. Средства массовой информации этот процесс значительно ускорили. Однажды женщина рассказала мне: — Руководство Братской ГЭС столкнулось с непонятной проблемой. Пару раз в месяц весь коллектив дружно заболевал. Некому было работать. Подключили психологов и врачей. Выяснилось, что больничные совпадают с выходом телевизионной передачи «Бумеранг», которую все смотрели, где речь шла о моих исследованиях. Начальство распорядилось поставить на работе телевизор, и все дружно перестали болеть. Но ведь не все же известные и уважаемые люди страдают, когда внимание и интерес к ним сохраняются. Да, бывают люди от природы глубинно чистые, накопившие запасы любви и отстраненные от человеческого по прошлым жизням. Этого запаса хватало на 5—10 лет известности, т. е. на самые опасные пики внимания. Это был тоже не мой случай. Я же в детстве постоянно болел и рисковал жизнью, т. е. не то что на славу, такого запаса на выживание едва хватало. Оставался единственный путь. Скорее уходить от своего человеческого к Божественному «я». Как только Божественное «я» станет более реальным, чем человеческое, известность меня уже не убьет. Легко сказать, а вот как это сделать. Судя по своему эмоциональному состоянию, мне это не удавалось. Ситуация ухудшалась и достаточно быстро. Опять встала проблема с приемом пациентов. Я чувствовал, что прием для меня становится опасным. Но с другой стороны, спасение могло прийти только через прием. Объясню почему. Продвинуться вперед, понять и преобразовать мир невозможно без получения новой порции любви от Бога. Но чтобы она пришла, нужно отдать человеческую любовь. Все мои масштабные обобщения, новые мысли приходили как результат желания помочь другим, готовность пожертвовать собой ради любви к другому. И написание всех книг являлось продолжением того, что я говорил на приеме. Ни жесткая диета, ни посты, ни голодание не давали мне столько любви, сколько желание помочь и спасти других Насколько прием для меня был опасен, настолько он был необходим. Я нашел компромисс. Принимать за пределами России и вести прием 2-3 дня, чтобы помочь больным и получить информацию для написания шестой книги. В ноябре 1998 года я полетел в Нью-Йорк. Самые тяжелые случаи в Америка Привычка использовать дру-гих, нежелание чувствовать себя вторичным, концентрация на лидерстве дорого обходятся жителям Америки. Не слу-чайно у каждого второго депрессия, и шизофрению пере-етали считать болезнью. Сознание деревенеет, масштабная информация входит очень туго. С такими пациентами очень тяжело работать, зато есть возможность искать новые пути убеждения и воздействия. Я вспоминаю историю, как отбирались лучшие воины. Трехдневный переход по пустыне без капли воды, а потом возможность напиться из реки. И только те, кто спокойно и с достоинством пили, отбирались как лучшие воины. Они не зависели от своих желаний, не становились их рабами. Наши чувства связывают нас с окружающей ситуацией. Насколько мы становимся рабами чувств, настолько мы становимся рабами ситуации и полностью зависим от нее. Подчинить ситуацию и управлять ею мы уже не можем. И единственное, на что мы способны, — на обиду и ненависть внутри, которые постепенно разъедают нашу душу, судьбу и тело. Если воин не является рабом своих чувств, он в бою контролирует ситуацию подсознательно не только спереди, но и сзади, сбоку, в какие-то доли секунды двигаясь так, что это спасает ему жизнь. Появляется возможность чисто энергетически подавлять противника и реализовывать свои желания. Реализуется то желание, от которого не зависишь. Первое, главное условие независимости от своего желания — это найти другую точку опоры. Раньше люди так и делали. Унижена любовь, желание создать семью, человек начинает жить работой, карьерой, способностями. Но чем дальше мы идем, тем больше обобщаются все наши желания, и мы начинаем замечать, что внутри они все связаны и исходят из человеческой любви. И в конце концов наше бегство по нашим чувствам приводит нас в тупик, и мы понимаем, что никакой перенос с одного желания на другое не уменьшает нашей зависимости от чувств, и мы все сильнее погружаемся в человеческое. И тогда оно начинает распадаться. Начинаются несчастья, болезни, алкоголизм, наркотики, извращения желаний и т. д. Но в процессе этих поисков мы замечаем любопытную деталь. Бывают ситуации, при которых мы обижаемся, и нужно концентрироваться нб на обиде, а на сохранении добродушия. И обида становится поверхностной и быстро уходит. И добиваемся мы гораздо большего, когда в душе не осталось обиды. Другая ситуация заставляет нас жалеть о потерянном. А нам главное сохранить добродушие. И оказывается, насколько мы не сожалеем о потере, настолько легче нам получить новое, и постепенно мы понимаем, что опора на добродушие позволяет нам снять зависимость от любой эмоции. И все наши желания становятся легче и светлее. И поскольку мы от них не зависим, они легко исполняются. Я где-то прочитал фразу: самый сильный воин — добродушен. Я чувствовал, что это правильно, но не понимал механизма. Теперь я его понял. Идем дальше. Стабильное, глубинное добродушие делает нас здоровыми и счастливыми. И мы понимаем, какое это огромное счастье быть добродушным. И мы считаем, что в основе этого чувства лежит любовь к людям. Но вдруг оскорблена и предана наша любовь. Значит, и добродушие тогда должно погибнуть. И кто-то предает свое добродушие, презирая и ненавидя других. Кто-то старается сохранить добродушие к людям, но начинает ненавидеть и поедать себя. Т. е. совершается скрытое предательство добродушия. И кто-то сохраняет душевное тепло, мягкость и добродушие, когда унижена его человеческая любовь. И тогда мы понимаем, что у добродушия нечеловеческая природа. Оно исходит из Божественной любви. И тогда мы пытаемся во всем видеть проявление Божественного и концентрируемся на Божественном слое наших чувств. И как бы ни колебалось человеческое, для нас главным счастьем и главной целью является сохранение и увеличение Божественной любви и добродушия. Но вот этот переход от человеческого к Божественному у меня пока не удается. Более того, подсознательная агрессия у меня периодически повышается. Выходят глубинные слои подсознательных эмоций, с которыми я не могу справиться. Я вижу, как выходят моменты ревности, обид, по глубине и масштабу равные семи прошлым жизням. А я могу справиться в лучшем случае с этой и с прошлой. Я, конечно, понимаю, что при правильном поведении через 10, 20, 50 лет я этот негатив преодолею. Но если эти эмоции поднимутся разом или какая-то ситуация сильнее вдавит меня в человеческое, то в свое путешествие к другим мирам я отправлюсь гораздо раньше, чем хоте лось бы, значит, мне нужно освободиться от притяжения сверхглубинных эмоций. А это у меня пока не получается. Ну что ж, будем работать и накапливать материал. Я начинаю вспоминать и анализировать все случаи, когда не сбалансированные эмоции приводят к проблемам. Дело было еще при Советской власти. Один человек, который устал радоваться прелестям социализма, решил уехать на Запад. На накопленные деньги он купил крупные бриллианты, которые поместил в каблуки своих туфель. Они ехали в аэропорт с сыном на машине. Вдруг отец неожиданно сказал: — Все, сын, тормози машину. Меняемся туфлями. Не могу. — Папа, успокойся, — сказал сын. — Я не слышал, чтобы за последнее время у кого-то отвинчивали каблуки. Никому и в голову не придет, что у тебя там бриллианты. Перед самым аэропортом отец опять попросил остановить машину: —Не могу и все, — сказал отец, — поеду в твоих туфлях. Сын поворчал и надел туфли отца. А дальше было самое интересное. К отцу подошел пожилой таможенник, ласково посмотрел ему в глаза и похлопал по плечу: —Снимайте Ваши туфли. Сначала они осмотрели туфли со всех сторон. Потом вынули стельки, затем оторвали каблуки, затем подошвы, потом, по сантиметру разрезали кожу туфель ножами. — Как же я теперь поеду дальше? — резонно спросил их обладатель бриллиантов. — Возьмите туфли у родственников, — раздраженно бросил таможенник. — Сынок, — сказал отец, — дай-ка мне свои туфли, придется мне в них лететь. Сын это сделал с удовольствием. Бриллианты вместе с их обладателем улетели в Бельгию. Насколько мы не зависим от наших эмоций, настолько лучше у нас интуиция, и мы начинаем управлять ситуацией и стратегически и сиюминутно. Сохраняющий внутреннее добродушие человек не ломается при первой же попытке, когда ситуация вроде бы не позволяет ему чего-то добиться. Насколько меньше человек зависит от ситуации, настолько больше он делает попыток, чтобы ее изменить. Приведу два примера. Моей двоюродной бабке быдо около 70 лет. Она решила из Ленинграда переехать жить в Сочи. Это было в конце 70-х годов. Но все ее попытки обмена ни к чему не привели. В обменном бюро ей сказали, что пенсионеров в Сочи не прописывают и обмен в Сочи запрещен. Она написала письмо в Сочинский горисполком. И за подписью председателя горисполкома ей пришел официальный ответ, где говорилось, что принято постановление, согласно которому пенсионеры в Сочи не прописываются, и обмен для даль- нейшего проживания не возможен. Она этот официальный отказ вместе со своим письмом отправила в редакцию газеты «Правда», самого авторитетного, в совдеповские времена, печатного органа. Ответ был весьма интересный: —То, что Вы считаете отказом, — писалось в пись ме, — на самом деле отказом не является, поскольку в нем нет ссылки ни на какой закон. Официальный ответ должен выглядеть так: «На основании такого-то закона, руководствуясь параграфом таким-то, мы вынуждены Вам отказать в Вашей просьбе». Ответ, полученный из редакции газеты, женщина от-правила в администрацию Сочи, и через два месяца обмен был совершен без всяких проблем. Вторая ситуация произошла у меня. В начале 70-х годов я уехал из Сочи в Ленинград. Несколько лет жил в строительном общежитий, работал на стройке и учился на вечернем отделении архитектур-ного факультета. Моя мать осталась в Сочи в двухком-натной квартире. Квартиру могли отнять, поскольку в ней был прописан только один человек. Нужна была справка, гго я учусь на дневном факультете, т. е. могу вернуться назад. Я прихожу в институт, в стене два или три окошка, и там сидят девушки, которые ведают канцелярией. Я (аглядываю в окошко и вижу там миловидную девушку. — Вы знаете, мне нужна справка, что я учусь на дневном факультете. — Пожалуйста, — говорит девушка, — давайте свой туденческий билет. Она начинает выписывать справку и вдруг удивленно спрашивает: —Но Вы же учитесь на вечернем, почему просите справку о дневном факультете? Я начинаю таращить глаза и разводить руками: —Но понимаете, мне нужна справка, что я учусь на дневном. В глазах девушки появляется настороженность. —Справку я Вам не дам. Заберите Ваш студенческий. Я забираю студенческий и отхожу от окна. Справка нужна. Очень нужна. Я хожу и думаю, что предпринять. Решаю дождаться обеденного перерыва, вижу, как выходит эта девушка, и подхожу к ней, улыбаясь как можно дружелюбнее: —Девушка, очень нужна справка. Хотите я Вам за нее заплачу 100 рублей? Это был размер средней зарплаты по тем временам. Девушка испуганно отходит от меня: —Я Вам ее и за миллион не сделаю, — говорит она решительно и уходит. Я чешу затылок. Ситуация ухудшается на глазах. А справку я должен иметь на руках. Я хожу по коридорам и продолжаю думать. За это время девушка уже вернулась. Я подхожу и издали, в окошке, опять вижу ее лицо. Мне мешает сосредоточиться группа галдящих студентов справа от окна. Там вход в кабинет ректора, студентам что-то нужно решить, они оживленно галдят между собой, кто-то уже зашел в кабинет ректора, и я слышу шум и там. Неожиданно созревает решение. Я подхожу к окошку и опять радушно улыбаюсь: — Девушка, это опять я. — Что Вам нужно? — строго спрашивает она. — Если к Вам сейчас подойдет ректор и прикажет Вам выдать справку о том, что я учусь на дневном факультете, Вы ее напишете? Она пожимает плечами: —Напишу. Я кидаюсь к кабинету ректора. По пути хватаю одного студента за рукав: —Как зовут ректора? — Игорь Сергеевич. — Хорошо, — говорю я и проскакиваю в кабинет. Ректор в этот момент что-то устало втолковывает нескольким студентам. — Игорь Сергеевич, — кричу я с порога, — она мне справку не дает. — Кто не дает? — изумленно спрашивает он. — Да девчонка в канцелярии. Я ей показываю студенческий и говорю: «Дай мне справку, что я учусь на дневном факультете», а она не дает. Говорит: «Ректор прикажет — напишу». Через три секунды ректор оказывается у окошка кан-целярии. —Немедленно дай ему справку о том, что он учится на дневном, — раздраженно говорит он. Девушка послушно кивает головой. Через несколько минут желанная справка оказывается у меня в руках. — А врать нехорошо, — сказала девушка. — А я ему не врал, — улыбаюсь я, — я ему не всю правду сказал. «Мир отражается нашими чувствами, — думал я потом. — Мир разн
Главная 
